– Да не ухожу я, с чего ты взяла. Как же я дочку брошу.

И из глаз у него, неожиданно, сами собой покатились слёзы. Глядя на него, заплакала и Вера.

И только, проснувшаяся Катя, весело что-то щебетала.

Юра Титов был из тех людей, которые нравятся ещё до того, как начинаешь с ними общаться.

Высокий, спортивный, несуетливый, он по праву занимал своё достойное место среди зэков, которые в массе своей были простыми советскими работягами.

Чувствовалось, что в тюремной жизни он не новичок.

Подружились мы как-то сразу, потому что оба заметно отличались от любящего крепко выпить рабоче-крестьянского сословия.

То о чём рассказывал Юра, никаких сомнений не вызывало, потому что соответствовало масштабам его незаурядной личности. В прошлом кандидат в мастера спорта по боксу он, без сомнений, должен был нравиться женщинам и вызывать уважение у мужчин. За какие «подвиги» он попадал в тюрьму, было неясно, но это в лагере совершенно никого не интересует. Важно, как ты умеешь себя держать здесь и сейчас.

Из его рассказов я понял, что освободился он всего полгода тому назад из зоны в Виннице, где был, естественно, среди уважаемых людей.

Поэтому, когда начальник конвоя проговорился, что этап наш отправляется именно в Винницу, я полагал, что Юра будет этому рад, потому что сразу попадёт к друзьям.

Но особой радости я у него не отметил. Наоборот. Чем ближе поезд приближался к Виннице, тем мрачнее выглядело дотоле всегда бодрое и беззаботное Юрино лицо. А когда мы вывалились из переполненного «воронка» у вахты 86-й зоны в центре украинского города Винница, Юра вообще сник.

Суета с оформлением и приёмкой местным начальством настолько закрутила и отвлекла, что я временно потерял его из виду.

Уже в секции, знакомясь с парнями, я сказал, что, дескать, Юра Титов, который раньше тут сидел, снова вернулся. Но никто интереса не проявил, и только у одного на лице появилась какая-то нехорошая усмешка.

Из-за своей молодости я ещё не умел замечать и оценивать реакцию людей.

Пройдёт много лет, прежде чем жизнь научит меня по походке или случайной фразе определять не только сущность человека, но и его возможное будущее.

Встретив случайно Юру у столовой, я даже немного растерялся. И не потому, что он сменил вольную одежду на зэковскую. Нет. Это просто был другой человек.

Его прежде пружинистая походка стала какой-то неуверенной и шаркающей, он сгорбился, а на лице всё время блуждала виновато-заискивающая улыбка. А когда он сказал, что устроился работать в прачечную, то я вообще чуть не свалился в обморок, потому что Юру Титова я прачкой представлял меньше всего. Тем более что в прачечную уважаемому парню идти «западло». Да и кто уважаемого парня туда пустит. Это место для стариков, инвалидов и «кумовских» помощников.

Я был растерян и озадачен. Вечером в бараке я спросил своего земляка Рудика, почему с Юрой Титовым на моих глазах произошли такие метаморфозы.

Рудик как-то презрительно ухмыльнулся и рассказал, что по прежнему сроку Юра был уважаемым на зоне парнем. А когда освобождался, то ребята, без всяких сомнений, дали ему приличные деньги, чтобы он решил несколько важных вопросов. Но Юра всех «кинул», исчез с деньгами и даже не нашёл нужным хоть как-то объясниться. Поэтому и смотрят на него, как на последнюю тварь и слизняка.

А он теперь живёт в страхе перед неминуемым падением, глубина которого в лагере может быть бесконечной. И страхом этим пронизано всё его существо. Ни сопротивляться, ни спрятаться в такой ситуации невозможно.

Для него остался только один путь, чтобы спасти свою шкуру. Это самостоятельно опуститься на дно, где он станет никому не интересен. И откуда ему уже никогда не выбраться, чтобы снова стать таким, каким он всю свою жизнь старался себе и окружающим казаться.

Ибо: «Человек, стоящий на цыпочках, долго стоять не может».

В брежневские времена специфика лесного производства на севере не позволяла лагерному начальству устанавливать режим по жёстким инструкциям, написанным в высоких московских кабинетах.

Посадишь в изолятор вальщика или тракториста – не досчитаешься сотни кубометров леса.

А твоё высокое начальство не интересует, что у тебя вальщик вчера выпил, а тракторист подрался. Ты делай там у себя, чего хочешь, а государственный план, будь добр, отдай.

У высокого начальства тоже есть своё начальство. И оно тоже ничего слышать не хочет.

Поэтому между зэками и администрацией существовал негласный договор, по которому зэки стараются не очень наглеть, а офицеры не придираются по мелочам.

Те, которые не понимают, сидят зазря в изоляторах или остаются капитанами до пенсии.

Случилось и мне, как-то «воевать» с таким приверженцем инструкций, который, придя из училища, перекрыл мне кислород в буквальном смысле этого слова.

И вот, как это было…

…Герою фильма «Джентльмены удачи» надзиратель говорит, что самое лучшее место в бараке у окна. На самом же деле самое «блатное» место в дальнем, нижнем углу, потому что оно самое удобное и безопасное. С одной стороны нар у него стена, а с другой проход.

Тогда, как у других мест с одной стороны проход, а с другой впритык койка соседа. Кроме того, играть в карты и обсуждать серьёзные дела у окна небезопасно.

Так что место в углу очень удобно и функционально, а потому и занимают его наиболее уважаемые люди. И хотя в карты я никогда не играл, а выпивал очень редко, для меня это место было крайне важным, и занимал я его последние лет семь постоянно. Правда, до отбоя, обычно, на нём располагались мои играющие друзья. Но после отбоя парни знали, что место моё и, надо сваливать. И вот почему я так дорожил этим местом. Курить за свою жизнь я так и не научился. А курит в лагере большинство, поэтому табачный дым в секции постоянно. Ночью же дышать вообще нечем.

Кто-то не сдал в сушилку валенки с портянками и сушит их у печки. Кто-то курит всю ночь.

Кто-то открыл дверцу печки и варит чифир.

А форточка зимой, как правило, закрыта, потому что тот, кто спит на верхних нарах у отрытой форточки, не хочет постоянно болеть. Но для себя я придумал и устроил свой маленький воздушных оазис. В бревенчатой стене я высверлил на уровне лица дырку, вставил в неё обрезок трубы, которую затыкал на день ватой из телогрейки. Перед сном вату я вынимал, и ложился лицом к стене. Это моё личное изобретение, и больше я такого нигде не встречал.