Звеньевой Женька Колгушкин организовал у пожарников застолье, куда в обед и направились все строители.

И только Лев Моисеевич не участвовал в этом празднике кулинарного изобилия. Он горевал.

Когда все вернулись с обеда, только и было разговоров о прошедшей трапезе и обилии мяса.

Однако Лёву старались обходить этими разговорами. Чего без дела тревожить человека.

И только Коля Пигарин, мужик в летах, всё пытался втянуть Лёву в разговор.

Пигарин был хорошим плотником, но довольно поганым человеком. Он постоянно рассказывал, как он любит людей, но каждому конкретному человеку всегда пытался вставить какую-нибудь ехидную шпильку. Вроде, по понятиям, и придраться не к чему, а на душе после его подколов становилось противно и обидно.

Но это только в кино зэки мечтают о драках. В реальной жизни любой зэк в постоянной заботе о том, как конфликта избежать, потому что неизвестно, чем это может закончиться. Не пионеры вокруг.

Поэтому Пигарину и сходило с рук его вечное подкалывание и ехидство, которое никогда не задевало лагерных тем, где уже промолчать было бы невозможно. Таких в лагере обычно называют гнилушками. Вроде и с понятием мужик, а нутро гнилое.

Вот и стал Пигарин насмехаться, да подкалывать Льва Моисеевича, постоянно смакую вкус любимой им лошади.

Никто и не понял, как огромный Пигарин оказался на полу, а тихий, застенчивый и тщедушный еврей Лёва избивал его кулаками, да с такой яростью, что поначалу мужики растерялись, опасаясь тоже попасть под раздачу.

Когда нам удалось оттащить Лёву от окровавленного Пигарина, он вытер слёзы, зачерпнул из ведра воду, обмыл лицо и ушёл.

Больше в бригаду он не вернулся.

Ушёл работать на разделку леса, где человеку с его комплекцией просто не выдержать.

И сколько я ни уговаривал его вернуться, он не соглашался.

Потом произошли события, которые нас развели по разным зонам, и дальнейшая судьба Льва Моисеевича Шамилова, по лагерной кличке Чапай, мне неизвестна.

Я уже писал о том, что на строгом режиме не принято интересоваться чужим прошлым.

Во-первых, это уже никому не интересно. Во-вторых, скорее всего тебе соврут или расскажут свою версию. И, наконец, совершенно неважно, сколько подвигов было в прошлом, если сегодня ты «чмо» или у тебя куча лагерных хвостов. Как говорится: «Видна птица по полёту».

И только тогда эта информация становится интересной, когда она абсолютно не вяжется с обликом и характером её владельца.

Моня Нудельман был типичным зашуганным местечковым евреем, которых можно найти разве что в ранних рассказах Шолом Алейхема.

Он был невысокого роста, щуплого телосложения, не имел возрастных признаков, и почти не разговаривал. Работал он шнырём (дневальным) в конторе лесобиржи, был услужлив и предупредителен до неприличия.

Обидеть такое несчастье было невозможно для уважающего себя человека. Поэтому, когда однажды начальник отряда рассказал про Монину анкету, многих бывалых жуликов хватила оторопь.

Оказалось, что его посадили за доведения до самоубийства двух человек и попытке лишить жизни третьего.

Как-то в субботу, когда всё начальство отдыхает, парни позвали его к столу и он, немного выпив, поведал свою странную историю, за которую попал на шесть лет строгого.

…Когда он был ещё ребёнком, родители с ужасом обнаружили, что их сын обладает даром чревовещания. Не раскрывая рта, Моня мог говорить разными голосами, передразнивая близких родственников.

Особо пугало родителей то, что голос иногда слышался как бы со стороны и из совершенно неожиданных мест.

Боясь, что в их маленьком городке подвыпившие суровые мужики могут просто прибить их сына, обвинив в чародействе и колдовстве, родители настолько запугали ребёнка, что он зарёкся проявлять свой чудесный дар.

Моня выучился на повара и работал в ремесленном училище, где его очень ценили за трудолюбие и честность.

Женился он ближе к тридцати на Гале, учительнице русского языка из их училища.

Девушка была тихой и доброй.

Всё было нормально до тех пор, пока тесть и тёща, в доме которых они жили, не стали «нагибать» Моню, чтобы он «носил» продукты и кормил семью.

Делать это Моня отказался наотрез.

Он даже не хотел носить продуктовые отходы для их кабанчика.

Такое «хамство» вызвало праведный гнев родителей жены, «которые не для того выдавали дочку за грязного еврея, чтобы она жила на его жалкую зарплату».

Особенно доставалось Моне, когда тесть выпивал, что бывало довольно часто.

Слово «жид» поселилось доме и сделало Монину жизнь невыносимой и небезопасной.

Уходить жить на съёмную квартиру жену не отпускали, а у Мониных родителей в одной комнате жили четверо.

В общем, от страха и безвыходного положения, Моня решил бороться за свою жизнь единственным доступным ему способом. Моня садился напротив пьяного тестя, и начинал с ним разговаривать, не открывая рта, разными голосами, отчего у тестя вскоре началась паника и бессонница. Он стал проявлять беспричинную агрессию, и, в конце концов, попал в милицию, которая переправила его в психбольницу. Там тестя продержали неделю. Вернувшись домой, тесть запил и уже из запоя не выходил. Однажды тёща обнаружила его повесившимся в сарае.

Когда рабочие засыпали могилу, Монина тёща, рвала на себе волосы и кричала, что без Вани она жить не хочет и скоро придёт к нему.

И тут, к ужасу окружающих, из могилы донёсся утробный голос тестя:

– Жду-у-у-у!

Тёща потеряла сознание, а остальные разбежались.

С тех пор тёща уже не вставала, и вскоре умерла от инфаркта.

Погоревав некоторое время, супруги зажили нормальной жизнью советских людей, обзаведясь хозяйством и детьми.

Но как говорится в известной пословице «Кому хрен, а еврею два».

Галина сестра Ольга сбежала от мужа и переехала жить в родительский дом на правах наследницы. Характером она пошла в родителей, а потому в доме снова поселился страх и уныние.

Когда сестру увезли в психбольницу, Моня, сдуру, рассказал жене причину её недуга, продемонстрировав свои способности.

Чтобы спасти сестру, Галя всё ей рассказала.

Сестра тут же заявила в милицию. Моня получил срок. А его супруга не только осталась одна, но и отдала сестре половину дома.

В, общем, Моня сделал неутешительный вывод, что говорить нужно, как можно меньше.

Даже с любимыми жёнами.

Эта история началась с того, что тёща Бориса Васильевича Сизова уехала к сестре в Саратов, а свою дочь и зятя попросила поливать цветы и проветривать квартиру.