В 1945 году нечего было и думать, что один из этих домов окажется свободным. Я обратился в агентства, которые дали мне два адреса в том же районе Елисейских Полей. Предложенные дома были раскошны: первый, на площади Франциска (в нем прежде проходили праздники знаменитой графини Бланш де Клермон-Тоннер[67]), был уже куплен мадам Манген[68]. Другой – на авеню Матиньон, огромный, ныне принадлежит моему другу Жану Дессе[69]. Эти дома не соответствовали моим амбициозным мечтаниям. Но надо было что-то решать. А я никак не мог и ругал себя за это, боясь, что отсрочка может стать фатальной.

И вдруг кто-то обронил:

«Вы ищете помещение? Сходите на авеню Монтень. Модистка, которая занимала дом номер 30, закрыла свою мастерскую». Особняк был снят в аренду. И вот, Дом моды Christian Dior был основан.

Фасад Дома моды «Кристиан Диор» на авеню Монтень, 30. «Я хотел разместить свой Дом здесь, и только здесь…»

Мадам Манген. Рисунок П. Эриа из альбома «Тридцать кутюрье парижской моды» для журнала Vogue

Жан Дессе. Рисунок П. Эриа из альбома «Тридцать кутюрье парижской моды» для журнала Vogue

«Стать хозяином» – для меня это выражение означало не свободу и фантазию, а строгое подчинение поставленному долгу – завоевать успех любой ценой. Вся ответственность за организацию будущего Дома моды «Кристиан Диор» лежала на мне, но я охотно предоставил бы управление тем, кто обеспечивал финансирование.

Впрочем, управление или финансирование будут иметь смысл, если я выиграю битву. Чтобы одержать победу, мне нужен был штаб высококлассных специалистов. У меня уже была Раймонда, под ее кажущейся безмятежностью скрывалась бдительность и сила. Раймонда – это мое второе «я» или, вернее, мое продолжение. Она будет разумом в моих фантазиях, порядком в моем воображении, строгостью свободы, расчетом непредусмотрительного, связующей нитью в разногласиях. Одним словом, привнося в наше дело то, чего я сам не успел приобрести, она поможет мне благополучно продвигаться в мире моды, в который я попал совсем недавно. Если попробовать определить роль мадам Раймонды, то я бы сказал, что она все держит в своих руках и везде вкладывает свой здравый смысл и душевность. Ее голубые глаза выражают все и все замечают.

Я настойчиво добивался мадам Брикар, она с большим талантом сотрудничала в создании коллекций Молино и потом стала моим дорогим другом. Мадам Брикар – одна из тех женщин, ныне редких, которая считает единственным смыслом своего существования – элегантность. Безразличная к бытовым неурядицам, к социальным или финансовым взрывам, к политическим пошлостям, она остается верной одному закону – утонченной роскоши. Ее точка отсчета – это Ритц.

В самом крайнем случае она согласится провести отпуск в августе на курорте, только самом модном и если там есть замок и казино. Ее любовь к природе ограничивается цветами, которыми мадам Брикар так хорошо умеет украшать платья и шляпки. Несгибаемая в вопросах качества, она олицетворяет неопределимое и немного устаревшее понятие – «шик».

Элегантность мадам Брикар – образец космополитического стиля. Я думал, что такая неординарная личность своими крайностями замечательно уравновесит мой слишком рассудочный темперамент, которым я обязан нормандским предкам. Она сможет создать хороший климат для творчества, обычно складывающийся из множества реакций и возмущений, из согласия и неодобрения. К тому же ее глубокое знание портновского ремесла, нежелание отходить от его традиций будут лучше стимулировать мое стремление противостоять небрежности и разболтанности, характерной для нашей эпохи. Мадам Брикар стала в нашем Доме олицетворением девиза – «Я поддержу».

Рядом с этими двумя советницами мне нужен был человек, который служил бы посредником между «кабинетом мечтаний», как говорили в XVIII веке, и мастерскими, где мои идеи превращались в платья. Мне посчастливилось встретить у декоратора Жоржа Жеффруа, тогда служившего модельером у Пату[70], настоящую «даму-кутюр». Так я называл мадам Маргариту, чье свежее лицо словно сошло с полотен Ренуара.

С годами она стала частью меня самого, моей «пошивочной» частью, если так можно выразиться. Бурная и кипучая, упорная, гневливая, но терпеливая, она была исключительно предана своему ремеслу, и при нашем общем сотрудничестве это переросло в настоящую страсть. Когда Маргарита работала над платьем, мир мог рухнуть, а она бы этого не заметила.

Жан Пату. Рисунок П. Эриа из альбома «Тридцать кутюрье парижской моды» для журнала Vogue

Ей всегда чего-то не хватало, чтобы достичь, с ее точки зрения, совершенства. Жизнь не существовала за пределами Дома. Неисправимая Пенелопа, она переделывала, кроила, перекраивала, применяла все свое искусство, изводила меня… и никогда не уставала.

Ее рвение возрастало по мере того, как завершалась подготовка коллекции. Оно достигало своей наивысшей точки, когда после двадцати примерок платья были готовы, в этот момент она обычно произносила: «Они выглядят, как будто к ним и не притрагивались!»

Именно такая мадам Маргарита была мне нужна. Только ее страсть к платьям могла сравниться с моей. Я нашел ее через одну общую знакомую. Мадам Маргарита считалась одним из столпов Дома Пату, была очень к нему привязана, но все-таки не устояла в стремлении поменять атмосферу и странном желании узнать о своем деле еще больше (как будто она что-то еще не знала?!). Чтобы заполучить первую из первых, специально для нее я придумал должность технического директора.