зависит от того, как жить — потому как если живёшь душа в душу, то это одно, а если в бога душу мать — совсем другое. Можно поделиться с мужем душою, а можно и у него всю душу вымотать. Выматывают же души обычно по ниточке — медленно да Верн, некоторые плюют в душу, а некоторые туда лезут сапогами. Некоторые трогают душу, а другие её теребят.

А русская Идея всё равно что русская Икея. И "Евгений Онегин", понятное дело, каталог и энциклопедия всей русской Икеи. Берут Русскую Икею в одном виде, собирают иначе, а потом такое выйдет — что просто тьфу. Подкрутят как следуют, а выйдет такое, что и разобрать нельзя: арбуз — не арбуз, тыква — не тыква, огурец — не огурец… чорт знает что такое!

Главное, не давать русскому мужу груш, и это известно многим. Но многие этим и пользуются, если что — волокут ему жёны бадью с грушами. И тю-тю, туши свет, сливай воду, ласты ему склеили, а в бачке тоже наши.

Если русский муж оказался Иваном, то уж наверняка он — грозный. А если зовут его Карл — то, ясно дело — смелый. А коли он окажется вечным — то не в сказке про него сказать, ни пером описать.

Что до жён, то они могут быть у русского мужа любые. Русская Икея по этому поводу ничего не говорит, и ничего не запрещает. Никто не знает своего места. До поры до времени. Место восточной женщины — возле мужа, место западной — опричь. Место северной — в чуме, место южной в самбе и румбе, место тех подле этих, а место этих у очага. Одним сарынь, а другим — кичка, другим пылить на бричке, а этим — полынь. Некоторым — за кофе, а остальным — сортире, всем известно в целом мире, и это ясно видно как мишень в тире, все слеплены из иного теста, а из своего лишь невеста, место которой невнятно, как перевод Альмагеста, как то, где место женщин от зюйда и веста, впрочем, это уже не интересно.

Так что любая Марья найдёт своего Ивана, потом, как известно, превратится в мать-и-мачеху, а он — в Иван-чай. Как перестоит — то превратится он в разрыв-траву, муссон-траву, и, наконец, пассат-траву, иначе называемая брусникой.

См. также случайный стих из Е.О.:

"Боюсь, брусничная вода мне не наделала б вреда".

Извините, если кого обидел.

02 декабря 2009

История из старых запасов: "Слово об одном хуе"

Проживая в иностранном городе К., я обнаружил странное сходство своего быта с бытом будущего писателя Лимонова в Нью-Йорке, когда Лимонов ещё был разнорабочим, а не писателем.

Как у Лимонова, у меня появилась шёлковая рубашка.

Как Лимонов, я постоянно думал о женщинах.

Как Лимонов, я постоянно общался со всякой швалью.

И уж совсем лимоновщиной было то, что я никогда не запирал — ни дверь, ни окно своей комнаты на минус первом этаже.

Несколько людей мне в голос рассказывали, как Лимонов шил перед отъездом в Америку хорошие штаны, таскал что-то и приколачивал. Мария Розанова говорила, что Лимонов, заехав в гости, между делом разобрал весь хлам в подвале их с Синявским дома-издательства. Правда, сейчас я не знаю, каковы нынешние привычки Лимонова. Я его видел давно.

Я тоже починял утюги, доводил до ума компьютеры (персональный компьютер был тогда не сложнее утюга) и поставил программное обеспечение одному лоботрясу, что тогда казалось подвигом. Лимонов, опять же, писал, как случайно услышал слова Барышникова у себя за спиной. Кто-то спросил Барышникова о Лимонове, и тот, не заметив фигуранта, сказал:

— А, это ещё один русский…

Но Лимонову и не снилось, что про меня сказали. Попрощавшись на Барбароссаплац, один эмигрант, думая, что я уже не слышу, и отвечая на чей-то неслышимый вопрос, произнес у меня за спиной:

— А-а, это один хуй…

Вот это здорово! И Лимонову на зависть. И всё верно.

Хуй.

Один.

Ни убавить было, ни прибавить.

Извините, если кого обидел.

02 декабря 2009

История из старых запасов: "Слово о том, как мне дали хуй"

Однажды я служил в газете. Мне позвонили с проходной и попросили выйти к курьеру. Курьер оказался довольно симпатичной девушкой.

Немного стесняясь, она произнесла:

— Вам хуй.

Я немного обиделся, потому как ничего хорошего от жизни не жду, но как-то обидно слышать правду из чужих уст.

— Ладно, — ответил я тем не менее. — Хуй, так хуй.

Но девушка поправились:

— Нет, простите, это не вам хуй, а начальству вашему. Потому что это книга про хуй с дарственной надписью. От исследователя этого дела по фамилии Плуцер-Сарно.

И вручила мне книжку в пакетике.

Я перевёл дух и понёс хуй с дарственной надписью начальству.

Извините, если кого обидел.

02 декабря 2009

История из старых запасов: "Слово о фамилии для романа"

Давным-давно, когда вода была мокрее, а сахар слаще, я носил при себе фляжку с коньяком. Это вовсе не было подражанием героям американских романов — просто отзвенел уже горбачёвский указ и все начали пить в разных местах. В этом было что-то от экстремального секса… то есть, нет, от поцелуев на людях. Все пили на выставках, отхлёбывали на заседаниях, и булькали на совещаниях.

Как-то я пошёл на какое-то мероприятие, имея при этом фляжку с коньяком. И встретил на этом мероприятии одного поэта.

Он цапнул мою фляжку птичьей лапкой и лишил меня алкоголя.

Потом, впрочем, пожал плечами, и сказал, в обмен подарит мне фамилию для романа. Фамилия должна была принадлежать чеченскому боевику и звучать как "Ушат Помоев".

Оказалось. Однако, что в тот вечер поэт успел подарить эту фамилию двум десяткам человек — уж и неизвестно, за какие коврижки.

Я пошёл в модное тогда кафе — не в первый и не в последний раз мне было чувствовать себя обманутым вкладчиком.

Но вот за столик ко мне подсел кто-то из той породы, чей общий вид память хранит, а деталей не держит. Человек развалился на стуле и начал:

— Постойте, вы же пишете? Ага? Вот если вы мне сейчас вашего коньяку отольёте, то я вам подарю чудесную фамилию для нового романа… Почти фамилия для чеченского боевика…. Рулон Обоев!..

Извините, если кого обидел.

03 декабря 2009

История из