рамами вкруг кабины и тащить так до самых границ Восточно-европейского блока на глазах у советских граждан. Лобанов не говорит Морозову, Морозов не говорит Бенедиктову, Бенедиктов — Тевосяну, Тевосян не говорит Микояну, тот не говорит Клименту Ворошилову, тот — Вознесенскому, тот — Булганину, тот — Берии, тот — Андрееву, тот — Швернику, тот держит в неведении Сталина. Большинство из них катаются в патерностере в Наркомземе, но от полной ясности открещиваются, выходят на улицу по одному, падают на задние сидения ЗИСов и, если чувствуют, что в животе бурлит, немедленно велят ехать в Кремль, там столовая круглосуточно.

У меня на обед борщ из крапивы, ммм… вкуснятина, а сколько энергии от него, больше, чем от лепёшек из цветов липы. Мы здесь, блядь, что вам, феи? была бы у меня снайперка, я б его снял, шмальнул бы прямо в усы, а потом Калинину в яйца. Вчера за стеной я слышал нехарактерные звуки, обдумав за ночь, сходил и запер входную дверь, это Машеров убил и разделал свою жену, Люду, сегодня на восстановление города оба не вышли, ему влетит, но на сытого так не подействует. Я фиксирую случай каннибализма в Черноземье, а даже рассказать некому, не хочу и думать, какие последствия может вызвать такая история, тот внизу не проникнется, ему вольно за рубеж когда угодно, двоица в руинах слушать не станет, среди всех действующих лиц — международный агент, пара анархокоммунистов и картограф — я один, кажется, болен дистрофией, ну как болен, она часть меня. Фигура — мне отчётливо видна строгая шинель, усы и фуражка — то появляется, то исчезает, Калинин держится сзади и готов выслушать новую версию. Как по мне, так их всего две: ограбление Краеведческого музея или причины голода.

Вдали через сколько-то метров воды из неё выходят рельсы, само собой, на Солькурск. Я стою в дверном проёме, касаюсь его плечом, и глыба жжёт меня хладом. На улицах грязно, и хотя снег ещё колеблется, — некая тепловая сила, не пойми откуда берущаяся, подтачивает его, гонит или топит, шевеля трупы крыс в ливнёвках, поднимая их и относя на дециметр ближе к пустоте, — люди ходят с санками на деревянных и стальных полозьях, немилосердно ими скрежещут, им в это время нужно многое возить. Плотность на ускорение свободного падения, произведение их особенно засело в обломках стен. Осколки кладки красного кирпича, которые на меньшее уже не расколоть, тянутся в ряд заранее оговорённых мест, одно из них — котлован под универмаг. Наготове финский гранит, тарусский мрамор в штабелях, песчаник с уже вырезанными лизенами. Все в шинелях и платках, смотрят по сторонам, как будто в тех могут появиться пропавшие без вести родные, хотя у кого-то — этого просто не может не быть — и появляются.

Налицо наклонность восстановить город как можно скорее, и, по-моему, зря. Наоборот, надо побольше вкусить этой разрухи, чтоб не начать однажды по новой, а пятнадцать миллионов ассигнования положить под проценты. Я понимаю, люди не хотят жить среди руин, но я свой дом не ремонтирую и, пока не заставят, думаю, не стану. Составляю карту Солькурска в руинах, на которой так и обозначаю строения, руины дома такого-то, руины дома этакого-то, всё обдумываю, каким образом их выжечь, то есть занять для артикула какое-то клеймо, весь чердак уже забит пуансонами. Например, там есть, как Гитлер в балетной пачке на краю утёса болтает ногами, или как Сталин плывёт по реке, а белка рулит, держа его за усы; круг союзников в Торгау пинает сжавшуюся в позу эмбриона Хелену Рифеншталь, «Сила через радость» организует досуг населения, вводя их в тоннель под скалой, куда идут и рельсы, немецкие работницы на палубе «Вильгельма Густлоффа» делают нацистское приветствие ногами, стоя на руках, видно исподнее, Луиджи Лонго и Фурруччо Пари спиной друг к другу начинают расходиться с дуэльными пистолетами начала прошлого века, Муссолини гребёт саженками в озере Комо, а со всех берегов к центру ведут длинные трамплины, и над ними в одинаковых позах толстяки, руки вверху, одна нога подогнута к брюху, носки оттянуты, Жан Бар расталкивает солдат, чтобы возглавить операцию «Динамо», семьсот тысяч кубометров развалин поднимаются в воздух неведомой силой, приоткрываются, и внутри них новый памятник Николаю Копернику, Уинстон Черчилль в Вестминстерском колледже дёргает за ламбрекен перед толпой, радуга из оленьих черепов от Анадыря до Уэлькаля и так далее. Но мне нужен тот, который широко примется в расхождение.

Человек в чёртовой коже сказал, чтобы я не смел выполнять то, что от меня хотел посетитель. В каком смысле не смел? — поинтересовался я и, кажется, был избит, после чего мне захотелось осмелиться ещё больше, да только для этого требовалось извернуться. Я понимаю, что бесконечная улица Радищева отчего-то может навредить НКВД, так почему бы им не арестовать самого носителя этих заказов, чтобы не дать ему приходить в дома честных картографов с продуктовыми карточками, или обеспечьте всех едой, и тогда мне не нужны будут карточки, так вот, изначально не следует позволять случиться встрече, если не хочешь, чтоб та или иная карта появилась на свет. А когда заказ уже взят, тут ничего нельзя поделать даже Комиссариату внутренних дел.

Почти сразу после товарища из органов госбезопасности зашёл Лаврентий Берия и сказал, чтобы я изготовил карту, это не показалось мне странным. Он был малость в мыле, этот заместитель председателя Совета министров, видать, в Солькурске у него нелёгкая жизнь. Мотается везде, отвечает на звонки, заходит в учреждение, аппарат начинает звонить, и он берёт, все думают, такое наитие или Сталин находит его везде, а это просто рефлекс.

Какой-то немец на фасаде МВД, весь в альпинистской амуниции, узнал его, сказал своим, кто это там стоит скромно на углу в составе делегации, и они обматерили его на своём, никого не посадили. Другой раз на его пути не оказалось двенадцати люков, а там внизу было так оживлённо, что Берия заинтересовался, подумав, что расширяют коллекторы, ну его и послали, а когда он велел охране лезть их ловить, опять послали, и никого не посадили. На другой день он выехал на Красную площадь на автомобиле, с неё выкрутил на Ленина, ехал, смотрел в окно, водитель сигналил саночникам, те что-то говорили, но он не слышал, вдруг перед автомобилем выросла старуха и ударила палкой по капоту, офицер НКВД потянулся к рычагу, выводящему из радиатора пулемёты, и тут им на крышу упал остроугольный кусок рустики в несколько слоёв, фасад здесь начали обкладывать ещё при литовцах, на