Во время ареста 1930 года Троицкий, заполняя «Анкету арестованного», сообщает о следующем составе своей семьи: мать М. И. Троицкая, 66 лет, домохозяйка; брат Б. А. Троицкий, 45 лет, статистик в металлообъединении «Сталь»; сестра Л. А. Ронжина, 42 года, домохозяйка (л. 3). Ее дочь, которой в это время 16 или 17 лет, им не упомянута.

23 октября 1930 года дело по обвинению Троицкого по статье 58–10 слушалось Особым совещанием при Комиссии ОГПУ; было постановлено выслать его на Урал сроком на три года, отправив под конвоем. Оговаривалось при этом «право работы в г. Свердловске 〈…〉 в военном ведомстве» (л. 17). Там он и работал с марта 1931 года до сентября 1934 года помощником военного руководителя Урало-Казахстанской промакадемии (т. 1, л. 53), а затем вернулся в Москву и с 15 сентября 1934 года по 1 октября 1935 года был начальником кафедры географии Военно-транспортной академии.

За время ссылки его сослуживец Шиловский и Е. С. развелись. Примечательна характеристика, которую дает Троицкий Шиловскому – уже после нового ареста (1938), но в собственноручных показаниях: «Вскоре после приезда в Москву я созвонился с Шиловским и пошел к нему»; вспоминая о встречах в 1920-х годах в среде бывших офицеров российской армии, Троицкий подчеркивает, что Шиловский «был очень осторожен. Но он не расходился с нами ни в отношении к Тухачевскому, ни в отрицательном отношении к сов. власти. Сын помещика, знатный дворянин, гвардейский офицер, религиозный, он в душе, на мой взгляд, монархист. При новой встрече я не узнал его: это был убежденный советский человек, преданный советской власти. Он предлагал мне устроить свидание с Ворошиловым, чтобы вернуться в Кр[асную] армию, из этого я заключил, что у него большие связи». Перечисляя советских военачальников, которые бывали у Шиловского до 1930 года, Троицкий добавляет: «…и некоторые артисты Худ[ожественного] театра, а также писатель Булгаков. В дальнейшем Шиловский мне не звонил и, видимо, избегал со мной видеться» (т. 1, л. 150).

Напротив, после возвращения Троицкого из ссылки продолжилось его общение с бывшей женой Шиловского, ставшей осенью 1932 года женой Булгакова (с которым Троицкий, как явствует из его позднейших показаний, познакомился еще до ссылки в доме у Шиловского).

Дом Троицких стал одним из немногих домов прежних знакомых Е. С., в которые ей легко и приятно было приходить со своим новым мужем.

13 декабря 1934 года Е. С. записала: «Вечером я пошла к Троицким. Умерла Мария Ивановна, на нее – мертвую – смотреть я не хотела, боюсь покойников 〈…〉. При уходе они мне рассказали, что доктор Джаншитов два года назад клятвенно их заверил (по-видимому, Л. А. Ронжину и ее мать, поскольку Троицкий находился еще в ссылке. – М. Ч.), что брак наш с Мишей продлится не больше года, и при этом демонически хохотал. 〈…〉 До каких пор все посторонние люди будут вмешиваться в наши любовные дела и обсуждать, сколько времени мы будем жить вместе!» (в печатной редакции запись отсутствует[271]).

В этот симпатичный ей с предшествующего брака дом и привела Е. С. в середине 1930-х годов Булгакова.

Один из их визитов подробно зафиксирован в ее дневнике 2 мая 1937 года:

«Днем М. А. разбирал старые газеты в своей библиотеке.

Вечером нас звали Троицкие. Мы пошли очень поздно. Там – кроме Лиды и Ив[ана] Ал[ександровича] – дочка Нина с мужем, по-видимому, журналистом, и Иветта, увидя которую я сразу раздражилась[272]. Десятки раз говорила я Лиде, что не хочу встречаться с ней, так как считаю ее явной осведомительницей.

Журналист рассказывал о собраниях драматургов в связи с делом Киршона.

Лида попросила М. А. сделать надпись на книге „Турбиных“ (у нее есть парижское издание „Concorde“), а Иветта нагло, назойливо допытывалась, есть ли у Миши это издание и откуда, кто привез»[273].

На другой день, 3 мая 1937 года, Е. С. записывала: «М. А. весь день пролежал в постели, чувствует себя плохо, ночь не спал. Я тоже разбита совершенно. И этот вечер вчерашний дурацкий! Действительно, сходили в гости! Один пристает с вопросами, почему М. А. не ходит на собрания писателей, другая, почему М. А. пишет не то, что нужно, третья – откуда автор достал экземпляр своей же книги?!»[274]

Треугольник «общественность» – писатель – власть, жестко очертившийся в советской жизни, проступает в спрессованном дневниковом описании: «журналист» выступает как проводник воздействия власти на писателя, стремясь получить от него какой бы то ни было устный, политически значимый текст; очевидная осведомительница – часть аппарата насилия – требует выявить факты о заграничных связях; молодая женщина – дочь старой приятельницы, – войдя, возможно, полусознательно в роль представителя «общественности», учиняет как бы от лица «советского читателя» допрос относительно недостаточной лояльности творчества писателя. Воспроизводится намеченная в творчестве схема: идеологи (фанатики), соединенные с сыском, – граничащая, но, в глазах Булгакова, не сливающаяся с ними власть – и писатель, готовый на контакт с властью, но только на своих условиях.

11 мая 1937 года по близким Е. С. Булгаковой домам прокатилось известие (не зафиксированное в ее дневнике), что маршал Тухачевский снят с поста заместителя наркома обороны (К. Ворошилова) и назначен командующим Волжским военным округом.

13 мая 1937 года Е. С. записывает:

«Утром по телефону Добраницкий (муж Нины Ронжиной). Я сказала, что М. А. нет дома. „Тогда разрешите с Вами поговорить…у меня есть поручение от одного очень ответственного товарища переговорить с М. А. по поводу его работы, его настроения…мы очень виноваты перед ним…Теперь точно выяснилось, что вся эта сволочь в лице Киршона, Афиногенова и других специально дискредитировала М. А., чтобы его уничтожить, иначе не могли бы существовать как драматурги они. Что он очень ценен для Республики, что он лучший драматург…“ И вообще весь разговор в этом духе. „Можно мне сегодня приехать днем с ним повидаться?“

Я сказала, что сегодня не удастся повидать М. А., попросила позвонить в 3 ч., чтобы условиться на завтра. Ровно в три часа звонок, условились на завтра. Придет в 10 ч. вечера.

Когда я уже попрощалась, Д[обраницкий] попросил разрешения привести и Нину. Что мне было делать? Согласилась, хотя не понимаю, при чем это»[275].

14 мая 1937 года. «Вечером – Добраницкий с Ниной. Мише нездоровилось, он лежал и разговаривал с Добраницким, а я сидела с Ниной в соседней комнате.

Разговор высоко интересен. Добраницкий строил все на следующей теме: „мы очень виноваты перед вами, но это произошло оттого, что на культурном фронте у нас работали вот такие, как Киршон, Литовский и другие. Но теперь мы их выкорчевываем и надо исправить дело, вернувши вас на драматургический фронт, ведь у нас с вами (то есть у партии и