могла и представить, что можно с другими делать то, что я делала с тобой и только с тобой одним. Ты мог после Гелии, после меня быть с этой ядовитой самкой червя, злобной, безвкусной, жадной! Она только и умела, что совершать свои непристойности, извиваться в своих притонах, тупая нимфоманка! — Нэя задыхалась от обиды и ревности.

— Могла бы, кажется, и забыть о ней.

— Зачем было доводить её до расстройства психики?

— Я её довёл?! Да она сама была способна довести любого до расстройства всего, что только и возможно! Она сама себя разрушала какими-то опасными наркотиками. И разрушила бы полностью, если бы не твой добрый муженёк — исцелитель…

— Ты был с нею на речном острове?

— На каком ещё острове… мало ли где и с кем я был, когда ты тоже была замужем.

— Почему ты не выбросил её после первого же сближения? Чем она тебя и приклеила к себе так надолго? Не этим ли экстремальным сексом, какого тебе не хватает даже тогда, когда ты, как уверяешь, любишь меня? Для того и потащил меня в ту усладительную комнатку в «Ночной Лиане», чтобы вспомнить былые отрывы от реальности на пару с Азирой?

— Да ты своё воображение-то не распаляй до полного уже бреда! Это навсегда исчезнувшее прошлое, где тебя рядом не было. И не я от тебя, а ты сбежала от меня!

— О каких демонах, меняющих свои лица, она мне поведала? Что ты вытворял с нею? Или кто ещё? Почему она была отдана другим? — её несло в какую-то пропасть, из непроглядного марева которой и тянулась к ней тонкая рука Азиры в бряцающих браслетах… Нэя таращила глаза, приоткрыв рот, не понимая, какая сила заставляет её выкрикивать всю эту невозможную галиматью. Где была там полуправда, где остаточное безумие самой Азиры. Он взял её за подбородок, как будто имел намерение сжать челюсти и силой прекратить её безумное вопрошание.

Но только погладил её, призывая к примирению. Мягкий тон не соответствовал жести того, что обсуждалось, — Танцовщица, запущенная наркоманка, спятила с ума. Однажды она сбежала из подземного отсека в горы, где какое-то время и блуждала. Потом ребята её нашли…

— Зачем она оказалась в подземном отсеке? Уж не в том ли самом…

И тут её накрыло мраком, поскольку дальше хода отчего-то уже не было, или же так произошло потому, что Рудольф заговорил, — Понимаешь… она стала проявлять признаки буйства. А я, прежде чем отвести её к Франку на необходимое обследование, хотел сам сделать ей успокаивающую инъекцию. Немного лишь отвлёкся, а она сразу же сбежала. Ей каким-то чудом удалось вылезти в горы. Но далеко она не ушла. Её и обнаружила одна из дежуривших там групп…

Едва он замолчал, как она опять нырнула туда, откуда её только что и вынесло, едва он заговорил вслух. Это был уже не поток, а нагромождение скал вокруг, так что брести следом за ним пришлось таким образом, чтобы не свалиться в некую трещину, не проявленную зримо, но ощущаемую где-то очень и очень близко. Некое препятствие не позволяло ей заглянуть туда.

«Они решили, что она диверсантка, а пожалели её. Не стали отдавать ликвидаторам. Решили оставить ей жизнь. Что там происходило, откуда я знаю? Может, она и одарила их некоторым отвлечением от рутины, от работы, превратившей их в человекообразные автоматы. Я долго не мог её нигде обнаружить, а когда нашёл, она уже проявляла признаки невменяемости. Но вины тех парней в том не было, она давно соскальзывала в безумие, и вот однажды просто грохнулась туда. Они и не пытались обмануть меня, сказав, что нашли в горах заплутавшую молодую женщину, поскольку не имели привычки ко лжи, а я быстро бы их раскусил. Что я мог с ними сделать, кроме очередного дисциплинарного взыскания… Если кто-то и что-то себе позволил, каким таким нравственным образцом мог быть я сам для своих младших коллег? К тому же никто из них не отнёсся к ней хуже, чем я в своё время. Я и за человека-то её не держал. Очередная и весьма быстро испортившаяся игрушка. До сих пор в памяти какое-то липкое ощущение, как бывает, если прикасаешься к плохо выкрашенной кукле, оставляющей на пальцах какие-то ошмётки. Противно до сих пор, и только тебе я мог бы рассказать даже о таком. Понятно, что всего до конца я не расскажу никогда и никому. Я вынужден был заняться её дальнейшей участью, а Гелия поместила её в клинику этого зловещего колдуна…

— Что же добрый и такой всесильный доктор Франк не помог ей? Да у вас и другие врачи есть в наличии, — не выдержала она. Границы между его мыслями и нею уже не существовало, поэтому он опять не удивился её вопросу.

— А как тебе такое объяснение, что есть вещи, которые невозможны даже для меня! Ради чего я должен был выставлять себя хуже всех в глазах этого премудрого пескаря-идеалиста, если я таковым не являюсь? Тем более, посвящать кого-то ещё в свои личные интрижки с местными «особыми девами». Или ты воображаешь, что у нас там, в подземных уровнях Паралеи, существует космическая гармония душ?

— Какие ужасы, какая же грязь! Да неужели и у вас возможно такое…

— Ничего плохого ей никто не сделал. Будь она в ясном уме, её отпустили бы без всяких последствий.

Демоны, толкущиеся в перепутанной памяти Азиры, её откровения, поразившие когда-то, получили своё объяснение. Заброшенные в чужой мир молодые земляне, почти мальчишки, рассказывали пленнице о своей тоске, о синем небе и о тех, с кем были разлучены. Они не проявляли к ней грубости, а иные, возможно, играли в нежность, желая кого-то, кто не была достижима. Она бродила под куполом одного из отдалённых дежурных пунктов в горах, абсолютно не понимая, где она и что с нею происходит. У них у всех было лицо Рудольфа — обидчика и оборотня в её мнении. Всё это было свалено в порушенной психике Азиры в перепутанный лом прошлых событий, густо пропитанный её ненавистью к Рудольфу. Их же лица стали для неё неразличимы, пустые и гладкие, как и положено быть лицам демонов, лишённым человеческих черт. Волна гнева и возмущения окатила Нэю, утопила её в себе, в удушливой опрокидывающей плотности.

— Я ненавижу тебя! Всё равно ты один виноват в гибели Нэиля, во всём только ты один! Ты был настолько более властен тогда над обстоятельствами, чем я! Ты всегда мог прогнозировать последствия своих поступков хотя бы на шаг