вперёд. А ты? Зачем ты туда побрёл? Если ты всегда знал, всё знал про Нэиля и Гелию. Я всегда презирала тех, кто мог прикасаться к Азире! Только опущенные до животного уровня самцы и могли! Но воображающие о себе, что они аристократы или особые звёздные избранные существа… А ты… Ты неправедный и ты уже давно не землянин, а тролль, как ты презрительно обзываешь местных людей. Ты давно уже и безвозвратно тролль! — и она задохнулась от собственных слов, их горечи. Удивительно, как спокойно и отстранённо он принял её крик.

— Какой же скандальной ты можешь быть. Да ведь я же дал тебе полную свободу разлюбить меня и отринуть. Конечно, я окончательный тролль. Я полностью врос в местную биосферу. Как могло быть иначе?

И добавил то, что она перевела для себя в доступный формат, хотя слов произнесено не было:

«И разве существовал хотя бы один день или ночь, чтобы я не сожалел о случившемся тогда. В ту ночь я в бреду валялся в столичной квартирке, и Гелия вопила мне в уши, чтобы я воскресил Нэиля. Я даже сумел ей рассказать, что видел его живым уже после нашей стычки. Нужно было вызвать людей из «ЗОНТа», а она этого не сделала, так и сказала: пусть и я подохну! Я впал в полузабытьё. «Ты думаешь», — прошептала она мне в уши, — «я не поняла, кто убил его? Но ты всё равно убил. И ты будешь сожалеть об этом всю свою жизнь». Я же видел, как живой Нэиль умывался в том самом водоёме, плескался струей и гладил голову того каменного и замшелого зверя… Я отдал бы половину своей жизни, чтобы так и было на самом деле. А потом мой бред от кровопотери спутал все события…

— Можешь и не пересказывать мне свой бред, — перебила она его мысленные переживания, — Он так и умер у того бассейна, но…

Рудольф встал с постели, потом опять сел и принялся застёгивать уже застёгнутые ботинки, — Я прошу тебя, не надо возвращаться к тому, что уже невозможно исправить. Мы же договорились…

— Зачем ты постоянно носишь эти уродливые ботинки? Все женщины, приходящие ко мне в «Мечту», говорят мне в лицо: «Зачем вы, такая роскошная женщина, позволяете этому странному человеку из «Зеркального Лабиринта» приближаться к себе? Иные находят его красивым, но все видят, как уродливо и странно он одевается. Он не достоин вас. По крайней мере, почему бы вам не обучить его тому бесподобному вкусу, которым вы и наделены»? И в этом столько издёвки по отношению к тебе, презрения уже ко мне! Одна лишь деятельно-полоумная Лата и очарована тобою…

— И нисколько не ты?

— Я ничуть не очарована тобой! Ты приковал меня к себе какой-то колдовской цепью. Я всегда боялась и боюсь тебя как того, кто приведёт меня к жизненному краху. Больше, чем Чапоса, боюсь тебя! Я живу с тобою как в мороке. И когда он вдруг рассеивается по той или иной причине, ты мне невыносим! Ты давишь меня какой-то чудовищно-плотной силой, ты истрепал мне всю душу! Ты используешь меня, не щадя моей репутации, не желая пойти на ничтожную, если для тебя, уступку и признать в Храме Надмирного Света своей законной избранницей в глазах беспощадных ко мне людей. Не ценишь моей бескорыстной искренней любви к тебе, как к своему первому и единственному мужчине… Это же надо не мне, а… окружающим, — она не смогла произнести: «Нашему будущему ребёнку», — А потом я отпущу тебя без всякого упрёка. Ничем не свяжу твоих дальнейших устремлений, не стану цепляться…

Если бы он сказал: да! Да! Завтра же пойдём туда. Это подействовало бы как таинственный речитатив заклинателя бурь. Но нет! — Что именно ты хочешь? Уйти от меня? Я не колдун и никакой магической цепи у меня нет. Перестань, наконец, жить в хрономиражах и истязать меня заодно. Прошлого не исправить! Или прими его или… уходи… То есть, я сам уйду, а ты можешь тут жить. Я не буду приближаться, чтобы столь утонченная особа не стыдилась того, что у неё такой вот неподходящий друг…

Она не верила его угрозам, он всего лишь психанул. Никакой решимости с нею расстаться в нём не было. Она могла бы дать ему облегчение, рассказать о странном визите Чапоса в ту каморку в «Ночной Лиане», но не стала, корчась не столько от того, что прошлое неотвязно шествовало за нею по пятам. Она и не могла отринуть это прошлое, поскольку именно там хранился тот самый заколдованный ларчик, в котором сиял драгоценный кристалл, невещественный, вне времени, вне пространства, он синхронизировал все имеющиеся в ней временные потоки в одну и единственную любовь, — другой не было и не будет. И даже не от отказа, ставшего привычным, пойти в Храм Надмирного Света, она корчилась, а от восставшей ревности к несуществующей уже Азире, завладевшей её прошлым, в котором он любил эту «особую деву», приравнивая красоту той к красоте надводных цветов, которыми сама Мать Вода украшала свою водную плоть. А то, что и сама обозначалась им «нимфеей», — так она не понимала значения загадочного слова, он ни разу не дал перевода. Она считала, что «нимфея» некая разновидность бабочки, обитающей где-то, откуда он и прибыл.

Нащупав его болезненную точку, — а ему жутко не нравилось упоминание Нэиля, — она продолжала генерировать колючий и сорный вихрь бесплодных уже упрёков, — Потом его похоронили в глубину пластов Паралеи. Я кричала и валялась на той плите, которой его придавили поверх почвы. Зачем? Разве мёртвые тела способны выходить? Если души навсегда покидают их? И там он до сих пор. То есть не он, а то, что от него осталось, от его прежнего, самого красивого на Паралее существа. Как я могла сразу после всего приблизиться к тебе? Я простила, потому что любовь и не подумала уйти, осталась во мне. А ты не простил мне ничего! Тон-Ат говорил, что человек всегда может простить другого человека за подлость, какую ему этот человек причинил, но никогда не прощает другого человека за свою личную подлость, если совершил её против него. Поэтому преступники никогда и не прощают своих жертв, а те, кто стали чьими-то жертвами, прощают часто. Ты издевался надо мною, ты ненавидел меня, будто я в чём-то была виновата перед тобой. Хотя я дала тебе столько ночей любви… И вот я воспользуюсь данной мне свободой, за которую заплатила уже, и…

И Нэя ушла