Но орхидеей не владеет он.

И как таким понять всю прелесть яшмы,

Когда от них и мир растений скрыт?

Постели их наполнены пометом.

А говорят, что перец не душист! .. "

Хотел я следовать словам вещуньи,

Но нерешительность меня томит.

По вечерам У-сянь на землю сходит,

Вот рис и перец, вызову ее.

Незримым духом, в бренный мир летящим,

Навстречу девы горные идут.

Волшебно яркий свет от них струится.

У-сянь мне радость возвестила вновь:

"Бывать старайся на земле и в небе,

Своих единоверцев отыщи.

Тан, Юй, суровые, друзей искали,

И с мудрыми не ссорились они.

Будь только верен чистоте душевной,

К чему тогда посредники тебе?

Был мудрый Фу на каторгу отправлен.

А после первым у престола стал.

Люй-Ван в придворных зрелищах сражался,

Его оставил при себе Вэнь-ван.

Был пастухом Нин Ци, создатель песен,

Но сделал князь сановником его.

Спеши, пока не миновали годы,

Пока твой век на свете не прошел,

Боюсь, что крик осенний пеликана

Все травы сразу запаха лишит.

Прелестен ты в нефритовом убранстве,

Но этого невеждам не понять.

Завидуя, свои глаза отводят

И, я боюсь, испортят твой наряд".

Изменчиво в безумном беге время,

Удастся ль мне еще остаться здесь?

Завяла и не пахнет "орхидея",

А "шпажник" не душистей, чем пырей.

Дней прошлых ароматнейшие травы

Все превратились в горькую полынь,

И нет тому иной причины, кроме

Постыдного презренья к красоте.

Я "орхидею" называл опорой,

Не прозревая пустоты ее.

Она, утратив прелесть, опростилась,

Цветов душистых стоит ли она?

Был всех наглей, всех льстивей этот "перец",

Он тоже пожелал благоухать.

Но разве могут быть благоуханны

Предательство и грязные дела?

Обычаи подобны вод теченью,

Кто может вечно неизменным быть?

Я предан "перцем" был и "орхидеей",

Что о "цзечэ" и о "цзянли" сказать?

О, как мне дорог мой венок прекрасный,

Пусть отвергают красоту его!

Но кто убьет его благоуханье?

Оно и до сих пор еще живет.

Мной движет чувство радости и мира,

Подругу, странствуя, везде ищу;

Пока мое убранство ароматно,

Я вышел в, путь, чтоб видеть земли все.

Лин-фэнь мне предсказала счастье в жизни,

Назначила отбытья добрый день,

Бессмертья ветвь вручила вместо риса,

Дала нефрит толченый вместо яств.

Крылатого дракона обуздала

И колесницу яшмой убрала.

Несхожим душам должно расставаться, —

Уйду далеко и развею скорбь.

На Куэньлунь лежит моя дорога,

Я в даль иду, чтоб весь увидеть свет.

Я стягом-облаком скрываю солнце.

И песня птицы сказочной звенит.

Тяньцзинь покинув рано на рассвете,

Я на закате прилетел в Сицзи.

Покорно феникс держит наше знамя,

И величаво стелется оно.

Мы вдруг приблизились к пескам сыпучим,

И вот пред нами — Красная река.

Быть мне мостом я приказал дракону.

Владыка Запада меня впустил.

Трудна и далека моя дорога,

Я. свите ожидать меня велел.

Вела дорога влево от Бучжоу,

И Западное море — наша цель.

Мои в нефрит одеты колесницы,

Их тысяча, они летят легко,

И восемь скакунов в упряжке каждой,

Как облака, над ними шелк знамен.

Себя сдержав, я замедляю скачку,

Но дух мой ввысь уносится один.

Священных Девять песен запеваю,

Пусть радостью мне будет этот миг.

И вот приблизился я к свету неба

И под собою родину узрел.

Растрогался возница... Конь уныло

На месте замер, дальше не идет.

Эпилог

"Всё кончено!" — в смятенье восклицаю.

Не понят я. в отечестве моем, —

Зачем же я о нем скорблю безмерной

Моих высоких дум не признают, —

В обители Пэн Сяня скроюсь...

Источник: "Антология китайской поэзии", Том 1, 1957

Перевод: Балин А.И.

Лисао ("В мире подлунном Бо-юном звали отца...")

В мире подлунном Бо-юном звали отца,

Сын неба, Чжуань2, — мой предок веленьем творца.

В день неба седьмой3 я рожденьем приветствовал свет, —

Счастливее даты во всех исчислениях нет.

Покойный родитель — высокой души человек,

Счастливое имя Чжэн-цзэ4 мне тогда подарил,

Чтоб принципов правдой светился назначенный век:

От зорьки рожденья до блика последней зари.

И вскоре то счастье удвоил я внешней красой:

Мне шпажник цветущий, унизанный крупной росой,

Плащом стал блистающим, а из цветов орхидей

Сплел пояс чудесный для талии тонкой своей.

О, как торопился я жить! Наслаждался, любил, —

Дни юности нашей — над водами легкий туман.

Цветущих магнолий волшебные запахи пил,

Бродил по болотам, сбирая бессмертный сумах5.

Стремительно в небе светила в безбрежность текут,

Проходит весна, и лето, и осень — вновь ткут

Метели шелка, чтобы землю укрыть до весны,

И князя-красавца6 давно уже дни сочтены.

Ты возмужал, утопая в пороках земных, —

О, почему ты не хочешь занятий иных?

Что ж, прикажи оседлать для меня скакуна, —

Хочу навестить я ушедшие в мрак времена.

Видишь? Вот Юй, вот Чэн Тан и Вэнь ван7, погляди, —

Их окружали когда-то умов и сердец цветники,

Там перец душистый с корицею