мог ты найти,

А не одни лишь нежнейших оттенков цветки.

Смысл здравый явлений мудрые вносят в свой дом, —

В том доблести Шуня и Яо8 величие в том,

А Чжоу и Цзэ9, словно скот неразумный паслись,

Вот потому и от бедствий они не спаслись.

Вельможи отдались веселью и жизнь прожигают свою,

Во мраке их путь и не ведают бездны они...

О, нет, не над собственной болью я скорбь изолью:

Предвижу династии милой последние дни.

Пусть сердце устало в раденьях о благах земли,

Дорогою праведной шел я сквозь тысячи ли,

Но ты, о, всесильный, не внял моей яркой мечте

И гнев свой обрушил, поверивши злой клевете.

Я твердо уверен: все беды — в моей прямоте, —

Ты б с той разлучился, которую страстно любил?

В свидетели небо зову я на грешной земле,

Что лишь ради князя скорблю от напрасных обид.

Ну что ж, ты со мною всегда соглашался сперва,

Но нить отношений злой рок так легко перервал.

С тобой, мой властитель, могу я расстаться, ну что ж. —

Твоя переменчивость — в сердце безжалостный нож.

Что может сравниться с нетленностью правых идей?

Поляны весенние в благоуханье травы и цветов.

Я тысячи му10 покрываю душистой зарей орхидей,

И шпажник с духеном11 со скал загляделись в поток.

О, как я желал их могучий расцвет увидать,

Но время приспело и мне и цветам увядать.

Пускай я завяну, пройдет и тоска и печаль, —

Жаль друга в бурьянах и дружбы оставленной жаль.

Стяжательства полны, друг друга готовы сожрать,

И в помыслах мелких так все ненасытны кругом.

Себе все прощают, лишь только б других покарать,

И в зависти черной своих забывают богов.

И все, как безумные, к власти стремятся они,

От испепеляющей страсти я сердце свое сохранил, —

Ведь старость подходит, хоть был я когда-то могуч,

А чем в этом мире себя я прославить могу?

Пусть жажду мою утоляет магнолий роса

И пищей послужит упавший с цветка лепесток, —

Я только потуже свой пояс цветной завязал.

Нет, твердости сердца не поколеблет ничто!

Себе я забвенье в природе родной нахожу:

Сплетеньем кореньев упавший я плющ подвяжу,

Деревьям коричневым стан выпрямляю в лесу,

В пучках ароматных я травы в обитель несу.

Велению мудрых всегда неотступно внимал,

Не жаждая славы, не ведая слова похвал.

Безжалостно время, наш век беспричинно жесток, —

И я, как Пэн Сянь12, готов погрузиться в поток.

Как тяжко дышать мне, я слезы скрываю свои.

О бедный народ мой, о горестях наших скорблю!

Тобою я жил, согревался дыханьем твоим.

Но ночь истребила дневную отраду мою.

Венок мой из шпажника грубо разорван судьбой.

Цветут орхидеи, — из них я сплетаю другой,

Чтоб к вам подойти в аромате осенних цветов,

За вас девять раз умереть я с улыбкой готов.

Тебя ж порицаю, властитель, за дикий твой нрав, —

Ты каменным сердцем народа души не постиг.

Придворной интриги и лжи беззастенчивой раб,

Ты светлым надеждам и правым законам не льсти.

Бездарные всюду отличны коварством своим,

Их души черны, как деяния черные их.

Путями окольными бродят в потемках они.

Увертливость, — вот что их в жизни суровой хранит.

Печаль и досада — удел моей бедной души,

Один я несу все невзгоды отравленных дней.

Уж лучше погибнуть, чем славу свою пережить,

Уж лучше исчезнуть, чем с участью сжиться моей.

Известно, что соколу нужен простор голубой, —

Чтоб не было тесно, он стаю не водит с собой.

И с кругом квадрат совместить не пытайся порой, —

Так в мире подлунном враждуют пути меж собой.

Привык я стремленья и чувства свои подавлять

Чтоб грязь оскорблений не липла к одежде моей, —

О, как тяжело мне, как горестно мне оставлять,

Сражаясь за правду, мир солнцем пронизанных дней.

Я каюсь, хоть поздно, что путь свой не предугадал, —

А что если мне возвратиться в былые года?

Свою колесницу не время ль назад повернуть,

Пока заблужденья не вторглись в разверстую грудь?

Среди орхидей пускай погуляет мой конь,

Пускай отдохнет он на перечном влажном холме.

Вдали от коварства мне будет дышаться легко,

Я в прежних одеждах смотрел бы на лики комет.

Чилиллом13 и лотосом стану себя украшать,

О, только бы верой моя зацветала душа!

Под чудным покровом душистых цветов водяных

Я скроюсь от козней, — сердца не для мук созданы.

Высокая шапка главу увенчает мою.

Свой пояс нарядный огнем орхидей удлиню,

И блеск с ароматом в волшебном настое солью,

Нетленными совесть и честь я в себе сохраню.

Лежат предо мною пространства в четыре конца, —

Всех стран и народов хотел бы увидеть сердца.

Пока сохраняется свежесть ночная венка

И льет благовонье венок мой росистый пока.

У каждого радость своя в этом мире большом:

Я с самого детства к нарядам красивым привык,

И если умру я — умру с неизменной душой

В объятиях лотоса и благовонной травы.

Нюй-сюй золотая, сестричка родная моя,

Меня упрекала, упрек ее — трель соловья:

"Был Гунь14 прямодушен, неправды не мог он терпеть,

И прах его носится в ветре юйшаньских степей.

И ты прям чрезмерно, твой свежестью блещет наряд,

Тебя нет изысканней