ли хорошо понимал отчего, — его тревожило присутствие на борту штурмана, лучше его знакомого с местными условиями, хотя этого штурмана прикомандировали к нему специально, чтобы избавить от тревог.

«Атропа» мужественно прокладывала путь меж коротких, но крутых волн, набегавших на левую скулу. Двигалась она легко — площадь парусов в точности соответствовала ветру. Тернер вынул из кармана подзорную трубу, прошел вперед и полез на грот-ванты. Хорнблауэр стоял с наветренной стороны, ветер овевал его загорелые щеки. Тернер вернулся с довольной улыбкой.

— Семь мысов, сэр, — сказал он. — Два румба на левой скуле.

— Здесь, вы говорили, течение сворачивает к северу.

— Да, сэр.

Хорнблауэр подошел к нактоузу, посмотрел на компас, потом на разворот парусов. Северное течение поможет, ветер юго-западный, но все же не следует без надобности приближаться к подветренному берегу.

— Мистер Стил! Вы можете идти круче к ветру, чем сейчас.

Хорнблауэру не хотелось лавировать против ветра в самом конце пути, и он учитывал опасное течение у мыса Кум.

Эйзенбейс козырнул, чтобы привлечь его внимание.

— В чем дело, доктор?

Матросы садили грота-галс.

— Можно мне поговорить с вами, сэр?

Именно это он сейчас и делал, хотя время было далеко не самое удобное. Но Эйзенбейс, очевидно, хотел поговорить наедине, и не на людной палубе.

— По поводу пациента, сэр, — добавил он. — Мне кажется, это очень важно.

— Ладно, хорошо. — Хорнблауэр с трудом удержал ругательство. Он прошел впереди доктора в каюту, сел за стол и поднял голову. — Ну? Что вы хотели сказать?

Эйзенбейс явно нервничал:

— Я создал теорию, сэр.

Он все еще говорил с немецким акцентом, и слово «теория» прозвучало в его устах так странно, что Хорнблауэр не с ходу его понял.

— Что за теория? — спросил он наконец.

— Она касается местонахождения пули, сэр, — ответил Эйзенбейс — ему тоже потребовалось несколько секунд, чтобы переварить английское произношение слова «теория».

— Гарнизонный врач на Мальте сказал мне, что она в грудной полости. Вам известно что-либо еще?

Странное выражение «грудная полость», но гарнизонный врач употребил именно его. «Полость» подразумевает пустое, полое пространство, и термин явно неудачен. Легкие, сердце и кровеносные сосуды заполняют все это пространство.

— Я полагаю, она вовсе не там, сэр, — поколебавшись, выложил Эйзенбейс.

— Да? — Если это так, то новость невероятно важна. — Тогда почему же ему так плохо?

Решившись говорить, Эйзенбейс опять сделался многословен. Объяснения, сопровождаемые резкими взмахами рук, так и сыпались из него. Но понять их было почти невозможно. О медицинских материях Эйзенбейс думал на родном языке, и ему приходилось переводить, используя термины, не известные ни ему, ни тем более Хорнблауэру. Последний с трудом разобрал одну фразу и уцепился за нее.

— Вы думаете, пуля, сломав ребро, отскочила обратно? — спросил он, в последний момент заменив слово «срикошетила» на «отскочила» в надежде, что так будет понятнее.

— Да, сэр. С пулями это случается часто.

— И где, по-вашему, она теперь?

Эйзенбейс попробовал дотянуться левой рукой далеко за правую подмышку. Он был слишком тучен, чтобы показать то место, которое хотел.

— Под скапулой, сэр… под… под лопаткой.

— Земля! Земля слева по курсу!

Крик донесся через световой люк над головой Хорнблауэра. Впередсмотрящий увидел Родос. Они входят в Родосский пролив, а он сидит в каюте, беседуя о ребрах и лопатках. И все ж одно так же важно, как и другое.

— Я не смогу долго задерживаться внизу, доктор. Расскажите, на чем основано ваше предположение.

Эйзенбейс снова ударился в объяснения. Он говорил о лихорадке пациента, о том, что тот поначалу чувствовал себя относительно хорошо, о незначительном кровохарканье. В самом разгаре объяснений в дверь постучали.

— Войдите! — сказал Хорнблауэр.

Вошел его светлость князь Зейц-Бюнауский и произнес слова, которые, очевидно, старательно готовил, пока спускался в каюту:

— Мистер Стил свидетельствует свое почтение, сэр. Земля видна слева по курсу.

— Очень хорошо, мистер князь. Спасибо.

Какая жалость, что некогда похвалить мальчика за успехи в английском. Хорнблауэр повернулся к Эйзенбейсу.

— Итак, я думаю, пуля со стороны спины, сэр. Кожа, она… она жесткая, сэр, а ребра… ребра упругие.

— Да? — Хорнблауэру и прежде приходилось слышать, как пули обходят вокруг тела.

— А пациент очень мускулист. Очень.

— Значит, вы думаете, что пуля застряла в спинной мускулатуре?

— Да. Глубоко, у самых ребер. Под нижним краем скапулы, сэр.

— А лихорадка? Жар?

Судя по сбивчивым фразам Эйзенбейса, жар объяснялся присутствием в мускульной ткани инородного тела, в особенности же тем, что пуля, скорее всего, затащила с собой обрывки материи. Все звучало достаточно правдоподобно.

— Вы хотите сказать, если пуля там, а не в грудной клетке, вы сможете ее извлечь?

— Да, — с отчаянной решимостью выговорил Эйзенбейс.

— Вы думаете, вам это удастся? Вам придется использовать нож?

Еще не договорив, Хорнблауэр сообразил, что невежливо задавать сразу два вопроса человеку, которому и на один-то ответить нелегко. Эйзенбейс долго думал, прежде чем сформулировал ответы.

— Да, придется использовать нож, — сказал он наконец. — Операция будет сложная. Я не знаю, могу ли я ее сделать.

— Но вы надеетесь, что сможете?

— Надеюсь.

— И вы думаете, что добьетесь успеха?

— Не знаю. Только надеюсь.

— А если вы успеха не добьетесь?

— Он умрет.

— Но вы думаете, если операцию не сделать, он все равно умрет?

Это было самое главное. Эйзенбейс дважды открывал и закрывал рот, прежде чем ответил:

— Да.

Пока Хорнблауэр изучал выражение его лица, в световой люк еле слышно донеслось с наветренного грот-русленя:

— Дна нет! Дна нет!

Тернер и Стил весьма разумно решили бросать лот, но глубина, как и следовало ожидать, была гораздо больше длины лотлиня. Хорнблауэр оторвался от мыслей о судне и вернулся к вопросу о Маккулуме. Последний, возможно, вправе ждать, что с ним посоветуются. Но право это довольно-таки иллюзорное. Жизнь Маккулума принадлежит его стране. У матроса не спрашивают разрешения, прежде чем отправить его в бой.

— Значит, доктор, вы считаете так. В случае неуспеха вы сократите жизнь пациента на несколько часов.

— На несколько часов. На несколько дней.

Нескольких дней хватило бы на подъемные работы, но Маккулум все равно в таком состоянии, что проку от него не будет. С другой стороны, неизвестно, сможет ли он оправиться после хирургического вмешательства.

— В чем сложность операции? — спросил Хорнблауэр.

— Здесь несколько слоев мускулов, — объяснил Эйзенбейс. — Infraspinatus. Многие из них subscapularis. Мускульные волокна идут в разных направлениях. Поэтому трудно работать быстро и не причиняя большого ущерба. Здесь проходит большая субскапулярная артерия. Пациент и так уже слаб и сильного шока не вынесет.

— У вас есть все необходимое для операции?

Эйзенбейс ссутулил жирные плечи.

— Два ассистента — санитары, как вы их