между мысом и островом было с полмили или чуть меньше, дальше открывался вид на Мармарисский залив, с трех сторон окруженный высокими горами.

— Здесь город, сэр, — сказал Тернер. — Так себе городишко.

Белая башня — минарет — отражала послеполуденное солнце.

— Сейчас вы видите красный холм за городом, сэр.

— Где затонул «Стремительный»? — спросил Хорнблауэр.

— Левее от нас, сэр. Прямо на линии между красным холмом и фортом на острове Пасседж. Форт на мысе Ада по пеленгу зюйд-зюйд-ост и полрумба к зюйду от того места.

— Сделайте замеры сейчас, — приказал Хорнблауэр.

Они вошли в залив. Вода была гладкой, не настолько, впрочем, чтобы отражать синее небо. Тернер взял пеленг на форт. Другой пеленг Хорнблауэр мог взять на глаз. Не вредно будет встать ближе к месту намечающихся работ. Так они впоследствии привлекут меньше внимания, чем если сначала встанут в одном месте, а потом вынуждены будут менять стоянку. Джонс без заминки убрал фор- и грот-марсели и передние паруса. «Атропа» тихо скользила по воде.

— Руль круто направо, — сказал Хорнблауэр рулевому.

«Атропа» развернулась, Джонс взял крюйсель на гитовы, помогая маневру. Судно почти совсем остановилось, крохотные волны лизали его нос.

— Отдать якорь!

Заскрежетал канат. «Атропа» повернулась на якоре. Они в турецких водах. То, что они пересекли трехмильную границу, даже прошли пролив, еще можно было бы впоследствии оспорить. Якорь же, зарывшийся рогами в песок, — это уже нечто определенное, на это можно указать в дипломатической ноте.

— Позовите доктора, — сказал Хорнблауэр.

Дел много — надо связаться с турецкими властями, если они не свяжутся с ним раньше. Но прежде, не теряя времени, надо приготовиться к операции. Жизнь Маккулума висит на волоске, и не только его жизнь.

XII

Хорнблауэр сидел у себя в каюте. «Несколько минут» — столько, по оценке Эйзенбейса, потребуется на операцию. Хорнблауэр знал, что доктору придется работать быстро, чтобы свести к минимуму шок.

— На «Ганнибале», сэр, — сказал санитар в ответ на расспросы Хорнблауэра, — мы за полчаса отняли одиннадцать ног. Это было в Альхесирасе, сэр.

Но ампутация — дело сравнительно простое. После ампутации конечностей выживала половина раненых. Сам Нельсон лишился руки — ему ее отняли темной ночью в шторм, в море, — и жил после этого до тех пор, пока при Трафальгаре его не настигла пуля. То, что задумал Эйзенбейс, — не ампутация. Если его диагноз неверен, это хуже чем бесполезно. Даже если диагноз верен, дело все равно может кончиться плохо.

На корабле воцарилась тишина. Вся команда остро переживала за судьбу «бедного джентльмена». Они жалели Маккулума, умиравшего от пули, которую ему совершенно незачем было получать. То обстоятельство, что его будут резать, вызывало у них нездоровое любопытство, а то, что через несколько секунд он, возможно, умрет, пройдет в таинственные врата, страшившие их самих, заставляло офицеров и матросов смотреть на раненого с каким-то особым почтением. Пришлось поставить часовых, чтобы сдерживать и жалостливых, и любопытствующих, и искателей острых ощущений. По тишине на судне Хорнблауэр мог сказать, что вся команда с замиранием сердца ждет развязки, надеясь уловить стон или вскрик. Точно так же они ожидали бы повешения. Хорнблауэр слышал громкое тиканье своих часов.

Вдалеке послышался шум, но на деревянном корабле можно услышать столько разных шумов. Хорнблауэр поначалу не позволял себе думать, что этот шум связан с окончанием операции. Но вот шаги и голоса раздались у входа в каюту — сначала заговорил часовой, потом Эйзенбейс, потом в дверь постучали.

— Войдите, — сказал Хорнблауэр нарочито безразличным голосом.

Увидев Эйзенбейса, он сразу понял, что все в порядке. В тяжеловесных движениях доктора чувствовалась окрыленность.

— Я нашел пулю, — сказал Эйзенбейс. — Она была там, где я и предполагал, — под нижней оконечностью лопатки.

— Вы ее извлекли? — спросил Хорнблауэр.

Эйзенбейс позабыл сказать «сэр», а Хорнблауэр его не одернул — верный признак, что он вовсе не так спокоен, как притворяется.

— Да, — ответил Эйзенбейс.

Он театральным движением выложил что-то на стол перед Хорнблауэром. Это была пуля — бесформенная, сплющенная, со свежей царапиной.

— Здесь на нее наткнулся мой скальпель, — гордо сказал Эйзенбейс. — Я сразу вошел в нужное место.

Хорнблауэр с жаром схватил пулю и осмотрел ее.

— Все было, — продолжал Эйзенбейс, — как я и говорил. Пуля ударила в ребра, сломала их и проскользнула вдоль, пройдя между костью и мускулами.

— Да, понятно, — сказал Хорнблауэр.

— И вот что еще там было.

Эйзенбейс с гордым видом ярмарочного фокусника, извлекающего кролика из шляпы, положил перед Хорнблауэром что-то маленькое.

— Это что, пыж? — спросил Хорнблауэр, не пытаясь прикоснуться к отвратительному комочку.

— Нет, — сказал Эйзенбейс. — Таким его вытащил мой пинцет. Но поглядите…

Эйзенбейс толстыми пальцами расправил комочек:

— Я просмотрел все это под лупой. Вот кусочек синего сюртука. Это — кусок шелковой сорочки. Это клочки хлопковой рубашки, а это — нитки вязаной нижней рубахи.

Эйзенбейс лучился торжеством.

— Пуля затащила все это с собой? — спросил Хорнблауэр.

— Именно так. Конечно. Зажатая между пулей и костью ткань была разрезана, как ножницами, а пуля затащила клочки с собой. Я нашел их все. Неудивительно, что рана гноилась.

— Обращайтесь ко мне «сэр». — Напряжение спало, и Хорнблауэр заметил, что Эйзенбейс не величает его как должно. — В остальном операция была так же успешна?

— Да… сэр, — сказал Эйзенбейс. — После того как были удалены чужеродные тела, а рана перевязана, пациенту сразу стало лучше.

— Он пережил сильный шок?

— Не очень. Санитарам почти не пришлось его держать. Он добровольно позволил себя оперировать, как вам и обещал. Хорошо, что он лежал спокойно. Если б он сопротивлялся, сломанное ребро могло бы повредить легкое.

— Обращайтесь ко мне «сэр», — сказал Хорнблауэр. — Я последний раз прощаю вам это упущение.

— Да… сэр.

— Сейчас пациент чувствует себя хорошо?

— Когда я уходил, он чувствовал себя хорошо… сэр. Понятно, скоро я должен буду к нему вернуться.

— Вы думаете, он выживет?

Торжествующее выражение на лице Эйзенбейса несколько поблекло. Он сосредоточился, формулируя ответ:

— Теперь он, скорее всего, выживет, сэр. Но никто не может знать наверняка. Всегда возможно, что рана вдруг воспалится и убьет пациента.

— Больше вы ничего не можете сказать?

— Нет, сэр. Рана должна оставаться открытой для оттока гноя. Накладывая швы, я вставил дренажную трубку.

— Очень хорошо, — сказал Хорнблауэр, чувствуя, как на него накатывает тошнота. — Я понял. Возвращайтесь к пациенту. Я глубоко признателен вам, доктор, за то, что вы сделали.

Эйзенбейс ушел, но Хорнблауэра в покое не оставили. В дверь постучали, и вошел мичман Смайли:

— Мистер Стил свидетельствует свое почтение, сэр, и сообщает, что к нам с берега движутся