допустимый предел, больной впадет в гипоксическую кому. Поэтому нам нельзя упускать ни минуты, и мне нужно было обговорить с родственниками условия хирургического вмешательства, которое по всем признакам, будет неизбежным.

— Прошу вас, — заговорил Аарон дрожащим голосом, — сделайте все, что в ваших силах. Мы сделаем все, что будет в наших.

— Поверьте, я уже сделала все, что могла и что должна была сделать, — сочувственно ответила ему Кристина Ковальски. — Врач всегда начинает говорить уже после того, как сделает все, что нужно было сделать в данный момент. Сейчас за жизнь вашего друга борется другая команда, а я возвращаюсь на свой пост в ожидании очередного клинического случая, который может произойти в эту ночь. Такова наша работа, такова наша жизнь.

Аарон понимающе кивнул и опустил голову.

— Я советую вам обоим сейчас пойти домой и отдохнуть. Не стоит сегодня оставаться здесь и ждать чего-то. У нас есть ваши контактные номера и в самом необходимом случае мы вам позвоним, хотя я надеюсь, что этого не произойдет и новости вы получите в ваш очередной приход сюда. Люди вы, я уверена, чуткие — не оставите беднягу одного. Увы, такое случается время от времени в подобных ситуациях… Простите. Но мне надо идти. Будьте здоровы.

Доктор Ковальски зашагала по коридору в свой кабинет, и Альберт с Аароном молча проковыляли за ней к выходу. Завернув за угол и проходя мимо все еще говорившей по телефону медсестры, Аарон уловил обрывок фразы: «…да говорю тебе, что это тот самый Сэндмен…», после чего она резко замолчала и, смутившись, поспешила скрыться за дверью в процедурную.

Глава 10. Интервью

Весна пришла в город строго по календарю, словно кто-то в полночь перевел тумблер с надписью «Весна» в положение «Вкл».

С самого восхода солнца как-то по-весеннему радостно пели птицы. Воздух был чистым и прозрачным, все еще прохладным, но достаточно прогретым, чтобы касаться лиц людей, не заставляя их ежиться. Вдохнув такого воздуха, они молодеют и им хочется скинуть с себя тяжесть зимней одежды и выйти на улицу, чтобы взглянуть друг на друга, обновленных и готовых к новому жизненному циклу.

Город активно готовился к первому весеннему уикенду. Улицы пестрели от ярких весенних цветов одежды и с высоты птичьего полета явно походили на вены и артерии какого-то гигантского организма, по которым течет кровь. Люди носились по тротуарам и ходили по переходам, пробегали по аллеям и заходили в парки, исчезали в больших и малых магазинах и затем снова появлялись, вливаясь в общий поток, приветствовали друг друга, дарили цветы, обнимались и обмениваясь поцелуями.

Как всегда, это весеннее оживление было заразным. Все, кто оказывался к нему причастным, немедленно передавали весенний вирус своим знакомым и близким, так что в течение нескольких дней весна окончательно пришла в сердца людей и в город, что тем не менее давало повод забеспокоиться о том, что и в этом году лето окажется невыносимо жарким.

Заметное оживление наблюдалось в последние дни и в театре «Кинопус». Дверь его теперь пришлось снабдить механическим швейцаром, который бы покорно закрывал ее за всеми, кто входил внутрь театра или выходил из него. Помимо труппы и технического персонала туда зачастили рекламные агенты и представители компании, молодые актеры и студенты театральных студий, писатели, фотографы, знаменитости и просто зеваки.

Филипп Сэндмен был в стороне от этой суеты. Он пребывал в уединении и проводил время в размышлениях о работе, дружбе, хороших и плохих поступках — обо всем, из чего состоит самая обычная человеческая жизнь. Вероятно, его мысли так глубоко утянули его в бездну воспоминаний, что он не заметил, как в его комнату зашел приятного вида молодой человек и обратился к нему по имени.

— Филипп, — прозвучал в тишине его звонкий голос.

— Да-да, это я. Мы знакомы?

— Как знать, — ответил молодой человек и сделал жест, от которого Филиппу стало немного не по себе: он помахал ему рукой.

Филипп смотрел на него, перебирая картинки из своей памяти и отбирая нужные. В тот момент, когда все нити сошлись воедино, человек опустил руку.

— Где ты был? — спросил Филипп. — Думаю, я не удивился бы, если бы в очередной раз заметил тебя среди зрителей и снова не смог бы заговорить с тобой.

— Ах, как же ты любишь заваливать собеседников вопросами! Да и сам себя ты нередко ставишь в угол, выдавая целый список, на который тебе во что бы то ни стало нужно получить ответы. Мы еще не начали говорить, а ты уже два вопроса мне задал, даже не поинтересовавшись кто я и откуда знаю тебя.

— Кто ты?

— Уже три вопроса, — криво улыбаясь и добавляя загадочности своему голосу, сказал тот. — Не беспокойся и продолжай. Сегодня такой день, сегодня мы будем не раз задавать друг другу вопросы и выслушивать на них ответы.

— Ну если ты так хорошо знаешь меня, то ответь пожалуйста, почему никто из зрителей так и не понял меня и мою историю?

— Не говори за всех. Ты тогда еще не мог видеть реакцию всех зрителей. По сути, ты вообще ничего не мог разглядеть из-за своего состояния. Кстати — и это будет моим первым вопросом — как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. Даже очень. Так хорошо, что даже не могу начать думать о чем-то, что нужно было делать.

— Вот видишь, а сейчас ты еще лучше будешь себя чувствовать, когда узнаешь, что многие из тех, кто пришел на твой спектакль, вышли из театра в размышлениях. Ты и твои друзья несколько раз смогли создать такие моменты, которые вошли в резонанс с ними, и они прониклись вашими историями, между вами установилась связь, и они сопереживали вам и вашим героям.

— А ведь я им об этом говорил! — радостно воскликнул Филипп. — Я говорил, что каждая сыгранная минута важна, каждое слово, каждое движение. «Может случиться, что именно по этим мелочам будут судить о вас, и вся ваша жизнь