Сторонники эмпатии считают, будто эмоциональное заражение — основа «эмпатии» в том ее значении, которое важнее всего для благополучия человека. Тем не менее эмпатия в самом ценном для нас смысле — это другая реакция, которую лучше называть сопереживающим вниманием или просто сопереживанием. Сопереживая, мы увязываем благополучие другого с нашим собственным, основываясь на понимании его радостей и горестей. Спутать сопереживание с эмоциональным заражением нетрудно, но легко заметить, что это не одно и то же[1654]. Если ребенок вопит от ужаса, испугавшись лая собаки, моим сочувственным откликом будет не вопить вместе с ним, но успокоить и защитить его. И напротив, я могу остро сочувствовать человеку, чьих переживаний я не испытывал, например женщине в родах, жертве изнасилования или онкобольному, страдающему от боли. К тому же наши эмоциональные реакции не повторяют реакции других автоматически и могут развернуться на 180 градусов в зависимости от того, чувствуем мы себя их сторонниками или же конкурентами. Когда болельщик смотрит домашнюю игру своей команды, он счастлив, когда толпа счастлива, и удручен, когда толпа удручена. Когда же его команда играет на выезде, он расстраивается, когда толпа счастлива, и счастлив, когда толпа огорчена. Слишком часто сочувствие вызывает эмоциональное заражение, а не наоборот.

Нынешнее помешательство на эмпатии случилось из-за смешения различных значений этого слова. Путаница вылилась в идею, что зеркальные нейроны своего рода синоним сочувствия в смысле сострадания, жалости. Рифкин пишет о «так называемых нейронах эмпатии, которые позволяют человеческим существам и другим животным ощущать и переживать чужие обстоятельства как свои собственные» и приходит к выводу, что мы «по сути, эмпатичный вид», который «ищет душевного соучастия и близости с сородичами». Согласно теории зеркальных нейронов, доставшееся нам в наследство от приматов сопереживание (которое в данном случае путают с эмоциональным заражением) вмонтировано в наш мозг, и, чтобы наступил новый, счастливый век, этим механизмом нужно только воспользоваться или по крайней мере не подавлять его. К сожалению, обещанный Рифкином «скачок к глобальному эмпатическому сознанию меньше чем за поколение» основан на сомнительной интерпретации открытий нейробиологии.

В 1992 г. нейробиолог Джакомо Риццолатти и его коллеги обнаружили в мозге мартышки нейроны, которые загорались и когда обезьяна сама брала изюм, и когда она видела, как изюм берет человек[1655]. Другие нейроны отвечали на другие совершаемые или наблюдаемые действия, в том числе на прикосновения и царапины. Хотя нейробиологам обычно не дают напичкать электродами мозг испытуемых людей, есть все основания считать, что зеркальные нейроны имеются и у нас: в экспериментах с нейровизуализацией обнаружились зоны в теменной доле и в нижней части лобной доли, активирующиеся, когда человек сам двигается и когда наблюдает за движениями другого[1656]. Обнаружение зеркальных нейронов важно, но не то чтобы совсем неожиданно: мы вряд ли могли бы употреблять один и тот же глагол и в первом лице и в третьем, если бы наш мозг не был способен представлять действие одинаково — независимо от того, кто его производит. Однако вокруг открытия зеркальных нейронов вскоре поднялась невероятная шумиха[1657]. Один нейробиолог заявил, что для нейронауки это сравнимо с открытием ДНК для биологии[1658]. Другие специалисты, подстрекаемые научными журналистами, превозносили зеркальные нейроны как биологическую основу языка, целеполагания, подражания, культурного научения, моды и модных поветрий, феномена спортивных болельщиков, молитвы о нуждах другого и, конечно, эмпатии.

Но с теорией зеркальных нейронов есть небольшая проблема. Животные, у которых они были обнаружены, а именно макаки-резус, — это противные маленькие создания, не демонстрирующие никаких следов эмпатии (или подражания, не говоря уже о языке)[1659]. Еще одна проблема — зеркальные нейроны в основном находятся в тех областях мозга, которые, согласно данным нейровизуализации, имеют мало отношения к эмпатии как сопереживанию[1660]. Многие когнитивные нейробиологи подозревают, что зеркальные нейроны могут играть какую-то роль в умственном отображении концепции действия, хотя это еще не точно. Однако большинство отрицает экстравагантное заявление, что зеркальные нейроны способны объяснить уникальные способности человека, и сегодня практически никто не уравнивает их активность с эмоцией сочувствия[1661].

Действительно, в мозге, в частности в островке, есть области, которые метаболически активны, когда мы переживаем неприятный опыт сами или реагируем на неприятные переживания другого[1662]. Проблема в том, что такое совпадение скорее следствие, а не причина нашего сочувствия. Вспомните эксперимент, в котором островок загорался и когда участники получали удар током, и когда они наблюдали, как бьют током ни в чем не повинного человека. Но, если пострадавший перед этим обманул участника-мужчину, островок обманутого никак не реагировал, а вот полосатое тело и орбитальная кора загорались, сигнализируя о сладком чувстве мести[1663].

Эмпатия в морально значимом смысле сопереживающего участия — это не автоматический рефлекс наших зеркальных нейронов. Ее можно включать, выключать и даже превращать в контрэмпатию (вы чувствуете себя хорошо, когда другому плохо, и наоборот). Месть — один из триггеров контрэмпатии, а изменчивые реакции спортивных болельщиков говорят нам, что соревнование тоже может ее вызывать. Психологи Джон Ланцетта и Бэзил Инглис прикрепили электроды к лицам и пальцам испытуемых и попросили их сыграть в игру «Инвестиция» с другим (подставным) участником[1664]. Им говорили, что они играют в паре либо соревнуются (хотя фактическая прибыль испытуемого не зависела от действий второго участника). О выигрыше сигнализировал щелчок счетчика, о потере денег — легкий удар током. Если испытуемые думали, что сотрудничают со вторым участником, электроды считывали внутреннее спокойствие и тень улыбки, когда их партнер получал деньги, а вот когда его било током, испытуемые потели и хмурились. Когда же они считали, что соревнуются, все происходило наоборот: испытуемые расслаблялись и улыбались, когда партнер страдал, и напрягались и хмурились, когда он выигрывал.