молодой вдовой,

Молодой твой век одной коро́тати?

185 Ты поди хоть за князя, за воярина,

Хоть за сьмелого Олёшу за Поповиця».

Пораздумалась Настасья, прирасплакалась:

Уж ей силой берут, бедну, неволею,

Ей не чесьтию берут да не охвотою.

190 Как веде́тьсе пир у их по третей день,

А сёго дни нать ити во ц́ерьков Божию,

Принимать с Олёшой по злату́ веньцю.

Как пошла Настасья’ широка́ двора,

Ай садилась Офимья Олёксандровна

195 ’на пот сьветло косисьцято окошоцько,

Уж как плакала старушоцька с приче́тиком:

«Ай давно уж закатилось сонцо красноё;

Закатаитьц́е, видно, и сьветёл месець!»[518]

Как из далече, дале́че ись циста́ поля

200 Выпадала пороха сьнегу белого;

По тому сьнежку, белой порошеньки

Уж как ехал детинка Заоле́шенин.

На ём платьицё тако зьверинноё;

Под им конь-от косматой бытто лютой зьверь.

205 Не дорогой он едёт, не воротамы,

Ц́ере’ стену скацёт городо́вую.

Приежжал к полаты к белокаменной,

Уж он пнул столбы, ворота своим цёботом;

З боку на́ бок столбы все рошшатнулисе,[519]

210 Ай широкия воро́та отворилисе.

Проводил коня да не привязывал,

Заходилг в полату без докладушок.

Уж он крес кладёт да по писаному,

Ай поклон ведёт он по уцёному,

215 Поклоняитц́е на вси цётыре сто́роны,

Он старушоцьки кланялсэ особенно:

«Уж ты здраствуй, Офимья Олёксандровна!

Ай же ты, Добрынюшкина матушка,

Тебе сын Добрынюшка поклон послал.

220 Мы сёго дни сь им с вецёра розьехались:

Ай Добрынька поехал ко Царю́граду,

Уж как я поехал к граду Киеву.

Говорил мне Добрынька таковы реци:

Есьли судит Бох бывать да в граде Киеви,

225 Попроведай про родиму мою матушку,

Попроведай про любимую семеюшку,

Молоду Настасью доць Микулисьню».

Ай спрого́ворит Офимья Олёксандровна:

«Ай же ты детинка Заолешенин!

230 Не тебе бы надо мной да натьсмехатисе,

Не тебе бы досажать победно ретиво́ серьцё.

Без угару болит да буйна голова,

Без досады шумит да ретиво́ серьцё.

Приходил к нам Олёшенька Лёвоньтьёвиць,

235 Приносил к нам вестоцьку нерадосьню,

Шчо й убит лёжит Добрынька во цисто́м поли;

Он головушкой лёжит да чрес рокитов кус,

Уж он резвыма ногамы во ковыль-траву;

Руцьки, ножки у Добрыни поразьмётаны,

240 Уж как буйная головка поразломана,

Ясны оци вы́клёвали вороны.

С того нац́ели к Настасьюшки похаживать,

С того нац́ели Микулисьню посватывать:

Уж как сватом-то ходит сам Бладимер-князь,

245 Уж как свахой Опраксия-королевисьня.

Уж ей силой берут, бедну, неволёю,

Ей нечестию берут да не охвотою.

Как веде́тц́е пир у их по третей день;

Ай сёгодни пойти нать в ц́ерьковь Божию,

250 Принимать с Олёшой по злату веньцю».

Ай спрого́ворит детинка Заолешенин:

«За кого пойдёт Настасья доць Микулисьня, —

Дак велел сходить на пир, на свадёбку,

Ай тебе он велел брать золоты́ клюци,

255 Отпушшатьсе в по́грёбы глубокия,

Ай достать мне-ка одежду скоморошную,

Да достать мне-ка гусёлышка яро́фцяты».

Ай брала Офимья золоты́ клюци,

Отпушшалась в по́грёба глубокия,

260 Как достала одежду скоморошную,

Ай достала гусёлышка ярофьцяты,

Ай достала шубоцьку-кошулёцьку,

Доставала сапо́жоцьки зелён сафьян,

Подавала цё́рну́ шляпу пуховую,

265 Ай пуховую шляпу ушистую.

Уж он брал ведь палицю соро́к пудов:

«Шщобы нас на свадьби не обидели».

Он пошол к Бладимеру стольне-киевскому.

У дверей стоят тут всё придверьники,

270 Не пропушшают удалу скоморошину.

Уж он брал их за шею, проць отталкивал,

Сьмело проходил в полаты в княженецкия.

Как иду́т за им да все придверьники.

Ай иду́т за им все приворотники,

275 Ай творят оны велику ёму жалобу:

«Ай кака-та уда́ла скоморошина!

Уж он брал нас за шею, проць отталкивал,

Сьмело проходил в полаты княженецкия».

Го́ворит скоморошина да таковы реци:

280 «Здраствуй, солнышко Владимер стольне-киевский,

Со своим ты с князём с перьвобрачныим,

Со своёй княгиной второбрачныя!

Ишше где-ка моё место скоморочноё?» —

«Ай твоё ведь место скоморошноё

285 На брусовой пецьки ды и в за́пецью».

Уж он вэтим местом не обрезгуёт.

Залезал на пецьку на брусовую,

Вынимал он гусёлышка ярофцяты,

Уж он клал на колена молодецькия,

290 Уж он нацял струноцьки натягивать,

Уж он нацял на гуселышках похаживать,

Уж он и́грыши берёт да со Царя́града,

Ай выи́грыши ведёт до града Киева.

Ай стоит Настасья за столом да белоду́бовым,

295 У ей сьлёзы-то скацют из ясны́х оц́ей,

Не в один скоци́ли руц́ей — ровно в три руцья:

«Я была как за любимой-то державушкой,

У его были ведь эки же гусёлышка».

Ай спрого́ворит Владимер стольне-киевский:

300 «Ай же ты, уда́ла скоморошина!

Солезай со пецьки со брусовыя.

За твою игру за весёлую

Я даю[520] тебе три места три хорошиих:

Ай перьво́ тебе место — подле миня,

305 Ай друго тебе место — супроти́в миня,

Ай третьё тебе место — куда сам захошь».

Не садилсэ скоморошина подле князя,

Не садилсэ он да супроти́в князя,

Он садился к Настасьи доц́ери к Микулисьни.

310 Говорил он на пиру да таковы реци:

«Уж ты вой еси, солнышко Владимер стольне-киевский!

Ты позволь-ко мне-ка налить цярку зелёна вина,

Подьнесьти мне цярку, да кому я хоцю,

Кому задумаю, кого пожалую».

315 Говорит Владимер стольне-киевский:

«За твою игру да за весёлую

На моём пиру да шщо ты хошь твори».

Наливал он цярку зелёна́ вина,

Подносил Настасьи доц́ери Микулисьни.

320 Уж он сам говорилд да таковы реци:

«Всю ты выпей цяроцьку до донышка,

Не допьёшь до дна — да не видать добра».

Как брала Настасья цярку во белы́ руки,

Выпивала цяроцьку до донышка;

325 Подкатилсэ какой-то ей злацён перьстень.

Уж как видит Настасья доць Микулисьня,