ига. Далее он говорил, что необходимо поддерживать строгую воинскую дисциплину среди младших кадет, воспитывать их в духе традиций и оказывать им посильную помощь и в академическом, и во всех других отношениях. В конце речи он поздравлял младший выпуск с производством в господа хорунжие. После этого уходящий атаман брал из рук своего адъютанта «Ее превосходительство Звериаду» и торжественно передавал ее новому атаману, а тот своему адъютанту. Товарищ атамана передавал свой бунчук новому товарищу атамана, а в конце уходящий атаман под звуки «Атаманского марша» передавал свою булаву. Новый атаман обычно держал ответную речь, обещая хранить традиции.

После этого старый, уходящий выпуск проходил церемониальным маршем перед младшим – они теперь являлись старшими традиционерами.

Этим, собственно говоря, можно было бы и закончить наше повествование о традициях родного корпуса, но я должен упомянуть еще об одном факте, который также относится к традициям. Это цук. Именно по традиции у нас не было, да и не могло быть речи о каком бы то ни было цуке. Эта традиция красной нитью протягивалась в стены корпуса из сотни Николаевского кавалерийского училища, где отношение к цуку было крайне отрицательным. Делаю выписку из книги «Кадеты и юнкера» талантливого автора многих книг и очерков из военной жизни А. Маркова: «…Казачья сотня показалась мне народом солидным, хотя благодаря казенному обмундированию и не имевшим столь щеголеватого вида, как наши «корнеты». Эти последние в столовой почти ничего не ели, а продолжали, как и в помещении эскадрона, «работу» над нами, строго следя за тем, чтобы «молодые» во время еды не нарушали хорошего тона, и поминутно делали нам замечания по всякому поводу. Дежурный офицер во время завтрака прогуливался между арками, сам не ел, а вел себя вообще как бы посторонним человеком, не обращая внимания на цук, имевший место в столовой. Как я после узнал, это происходило лишь в те дни, когда по Школе дежурили офицеры эскадрона. Казачьи же офицеры никакого беспорядка в зале не допускали». Вот это-то и было заложено в сотне Николаевского кавалерийского училища и позднее перешло в наш корпус – органическое отталкивание от цука. Что бы мне ни доказывали его сторонники, выставляя «воспитательную сторону» цука, уверяя, что именно таким методом выковывается и закаляется настоящий материал для офицерского состава – я буду стоять на своем. Как бы остроумны и забавны ни были некоторые приемы цука, но я усматриваю в нем прежде всего недостаток уважения к человеческой личности и некоторую ненужную издевку. Но спорить по этому поводу бесполезно, друг друга мы убедить не сможем, а потому я и ограничиваюсь лишь указанием на существование в нашем корпусе этой традиции – никакого цука!

Знаю, что эта глава несколько затянулась, но нельзя уйти, не указав на одну интересную черту, проявившуюся в соблюдении традиций за границей. Вспомним, что начинал я главу фразой: «Останься мы на Родине, и главным элементом в соблюдении традиций была бы милая озорная шутка». Теперь это требует некоторого анализа. Прежде всего, каждому, я уверен, ясно, что я имел в виду ритуальную, так сказать, сторону традиций: всякие похороны, шванц-парады и прочее. Но это только одна сторона вопроса, причем наименее важная. Важен самый дух традиций. Отношение к ним за границей неожиданно стало гораздо более вдумчивым и серьезным. Да, конечно, мы и дурака валяли, и озорничали, и «хоронили» науки, и устраивали подчас «бенефисы», но это все не то.

Потеряв свою Родину Россию и свой самый дорогой в мире Край – казачьи области, пройдя сквозь огонь Гражданской войны, перешагнув через холод и голод, аресты близких, надругательства над товарищами и через тысячи смертей вокруг – мы иначе стали относиться к соблюдению кадетских традиций. Теперь мы смотрели на это уже не как на мальчишеские выходки и веселую игру. Нет, это было для нас чем-то священным, чуть ли не олицетворявшим для нас далекую порабощенную Родину. В особенности это было заметно на заседаниях наших «кругов», а также и в составлении «Звериады». Само собой разумеется, мы пели, как это делалось и до нас, старые куплеты:

Директор спичками торгует,

Инспектор ваксу продает,

А пекарь просфоры ворует,

За это денежки гребет.

Однако каждый из нас, безусых мальчишек, отлично сознавал, что ни директора, ни инспектора ни в каких подобных грехах в наше время упрекнуть нельзя. В прошлом это были большей частью доблестные на войне офицеры, уважаемые люди. Однако песня не рождается «просто так». Где-то что-то когда-то, может быть, в незапамятные Николаевские времена случилось; были какие-то, скажем, злоупотребления, и вот родилась на эту тему песенка. Ведь недаром до наших дней докатилось твердое убеждение в том, что «ежели эконом – значит, обязательно жулик». Родилась песенка из-за одного единичного случая, а была подхвачена всеми, и пошло. Дыму без огня не бывает. Во всяком случае, кадеты в зарубежье, присмотревшись к своему начальству, убедились в том, что в наше время это поется просто так, по традиции.

Это более серьезное отношение отразилось и на текстах звериад. Элемент шутки становился все меньше и меньше, а если она и была, то, уж во всяком случае, без злостного намека на неблаговидное поведение. Вот почему в последней «Звериаде» появился даже портрет Державного Шефа на фронтисписе – иначе ему не было бы места в книге, наполненной полуцензурными остротами. Теперь больше всего писалось о России, о Доне Ивановиче, о военной службе, о казачьих традициях.

Именно этот элемент я и имел в виду и хотел особенно подчеркнуть – шутка переставала быть шуткой. К традициям относились с благоговением. Сыграло здесь роль и еще одно обстоятельство. В Югославии эмигрантскими делами занималось специальное учреждение – Государственная комиссия но делам русских беженцев. Чиновники, ведавшие отделом образования, русские по происхождению, настаивали на устранении «воинского духа» в корпусах. Очень возможно, что они руководствовались чисто практическими соображениями и действовали из наилучших побуждений: а вдруг юношам, мечтающим только о военной карьере, и не удастся по окончании корпуса попасть на югославскую военную службу? Что тогда? Каково им будет в гражданской жизни, если система их воспитания не совсем соответствует условиям беженского существования? Но жизнь показала, что их опасения были напрасными – каждый постепенно нашел себя, свое призвание и свое место в этой жизни. Вот эти их попытки «обуздать нашу воинственность» натыкались на кадетское сопротивление, да и на сопротивление нашего корпусного начальства начиная с директора корпуса. Это заставляло нас крепче, более цепко держаться наших традиций и помнить наш