калитку, висевшую на ременных петлях, погладил вскинувшегося было навстречу пса, да, не заходя в избу, зашагал к сеновалу, разбудил спящего там парня, подергал за ногу:

– Эй, Сенька, вставай! Зелье мне поможешь делать, потом, куда скажу, отнесешь.

– Угу, господине Кузьма, встаю уже… Вот!

Зашуршав соломою, отрок спрыгнул наземь, прихлопнул усевшегося на лоб комара.

– Инда в овине огонь разожги, – негромко приказал коновал. – Малую печечку.

– За травами в избу сбегати?

– Не надо. Сам принесу.

Немного и времени прошло, а в овине, в малой, обложенной камнями печи уже вздулось пламя, закипела в котелочке вода – варево.

– Чабреца подложи, – развалившись в уголке, на копне еще сыроватого, спрятанного от возможного дождя сена, приказал Кузьма. – Теперь мяты подсыпь… Да больше, больше! Теперя – толченых жаб. Сушеных червей добавь, вон они, в туеске…

– Знаю, господине.

– Знает он, – приподнявшись, коновал усмехнулся. – Смотрите, какой умник выискался! А ну-ка, подойди, отроче!

– Так варево ведь…

Кузьма повысил голос:

– Подойди, сказано! Голову опусти… Вот тебе, вот!

Отвесив мальцу несколько хороших затрещин, так, что по щекам отрока потекли слезы, лекарь потянулся и назидательно пояснил:

– Это – чтоб умней других себя не считал, червь. Понял?

– Понял, господине. За учебу – благодарю.

Низко поклонившись хозяину, Сенька обернулся к печке:

– А варево-то… Ой!

– Так ухвати, ухвати!

Отрок схватил было котелок руками, да тут же их и отдернул – едва не обжег – взял подолом рубахи.

– В миску немножко отлей, – деловито распорядился Кузьма. – Остальное еще чуток прокипяти – и снова слей, уже в другую миску, вон в ту – в щербатую. А что станется – осадок – в леднике остудишь.

– Понял, хозяин. Все, как велишь, сделаю.

– Из той, первой, миски, как остынет, в малый кувшин перельешь – то отвар, – зевнув, коновал продолжал свои наставления. – Из миски щербатой – в скляночку. То – настой. А что из котелка выскребешь – то в березовый туес – зелье. Тако купчине болезному и повторишь – отвар с настоем внутрь, зельем грудину мазать. Не шибко-то и больной купец-то, Бог даст, выздоровеет. Да! Ты босиком-то на лодью не беги, надень постолы, да рубаху смени на праздничную – чай, не шпынь какой-нибудь!

– Сделаю, господине, ага.

Дождавшись, когда отвары и зелье остынут, Арсений аккуратно разлил их по кувшинчикам-туесам, да, сложив все в суму, побежал было в избу – за постолами и рубахой.

– Постой, – схватив парня за локоть, просипел Кузьма. – Сам все вынесу, а то перебудишь всех, с тебя станется. Тут вот, у крыльца, стой. Жди.

Переодевшись в праздничную – с богатой вышивкой – рубаху, Сенька сноровисто намотал на ноги онучи, завязал ремни постолов, кожаной плетеной обувки, притопнул – все ли ладно? – и, закинув на плечо суму, зашагал к калитке. Никто его с усадьбы не провожал, разве что дворовый цепной пес махнул дружелюбно хвостищем, да замычал в скотнике откармливаемый на мясо бык Прошка.

Ночка выдалась нынче светлая, звездная, серебристый свет месяца заливал луга, отчего и трава тоже казалась серебряной. Идя по знакомой тропинке, Арсений представил вдруг, будто бы это не трава, а настоящее серебро – ух, какие деньжищи! И если б эти все деньжищи, да ему – то что бы он, Сенька, тогда сделал? А перво-наперво – ушел бы от дядьки Кузьмы – злой он, да и лекарь – нехороший. Чему от такого научишься – вот, как сейчас – обману только. Иное дело, в Угличе – лекарь Амброзиус Вирт из голландских немцев, что как-то по весне еще на рядок заезжал, лечил старосту от какой-то хвори. Дядько Кузьма за леченье то и не брался – понятно, почему – а вот Амброзиус вылечил, и Арсений ему в том помогал – голландцу расторопный служка понадобился, вот Кузьма и дал Сеньку, не за бесплатно, конечно. Всего-то неделю отрок при голландском лекаре был, а сколько чему научился! И чем жар снимать – знал, и как от мигрени спасать, и от подагры… А самое главное – ведал, какую болезнь можно вылечить, а какую, увы, нет. От мора лютого, от смерти черной, можно лишь бегством спастися! А черная смерть, говорят, нынче едва ль до самого Углича не дошла, сам князь великий, всея Руси государь и многих земель немецких император, самолично мор сей удержать явился. Оно и верно – кому, как не помазаннику Божию, с делом таким совладати? Вот вроде мор и на убыль пошел… слава Господу, до рядка Бродского не добрался.

Много чего Амброзиус-лекарь рассказывал, любил поболтать, тем более, при таком-то благодарном слушателе, как Сенька. По-русски голландец говорил хорошо, бойко, хоть и забавно – иногда путал слова, да заменял кое-что на свое, голландское. О черной смерти много чего рассказывал, о других морах – оказывается, не каждый мор одинаков! Жаль, мало побыл на рядке господин Амброзиус Вирт, мало с ним Арсений общался. А вот были бы денежки, поехал бы в Углич, подался бы к голландцу в ученики, со временем и сам стал бы знаменитым лекарем, дом бы выстроил, жил, людей лечил… не так, как дядько Кузьма.

Ну, коновал, он коновал и есть – руку-ногу кому вправить, рану перевязать – это пожалуйста, ну, а ежели что посерьезнее, тогда… тогда вот так вот, как сейчас – из одного котелка и зелье, и отвары, и снадобья.

Что ж это за леченье такое? Обман один, ага. Стыдно и деньги брать… а надо! Черт! А сколько монет купец должен? Что дядько-то говорил?

Совсем из головы вылетело – вот ведь незадача! Как теперь и быть? Одна надежда – что сам болезный купец про то помнит, не забудет, не захочет обмануть. А ежели забудет, обманет? Тогда уж лучше и не возвращаться – кулаки у дядьки Кузьмы тяжелые, в ухо засветит – можно и оглохнуть навек.

Впереди плеснула волна, показалась в свете луны приземистая лодья, причал, сходни. Перестрелах в двух, на самой излучине, тускло горел костерок – видать, рыбачки встречали утреннюю зорьку.

– Кого черт несет? – едва Арсений ступил ногою на сходни, нелюбезно осведомились с судна.

– То я, Кузьмы-лекаря посланец. Лекарства принес.

– А-а-а! Лекарство… Ну, проходи. Вона туда, влево… Тут вот, у борта, постой. Обожди немножко.

Болезный купец, видно, прикорнул малость, да сейчас вот проснулся, разбудили – видать, так людям своим и наказал. В каморке кормовой свечку зажгли, потом уж посланца позвали:

– Входи, входи, отроче. Выкладывай свои зелья.

– Ага.

Едва взглянув на купца, Сенька почувствовал неладное – слишком уж сильно блестели у больного глаза,