при таком ветре, когда в каждый дом могло попасть десять или даже больше бомб… падавших с неба тысячами? Падая, бомбы расплескивали что-то вроде горящей росы, которая быстро растекалась по крышам, поджигая все, на что она попадала, и распространяя повсюду волну пляшущего пламени[2491].

К двум часам ночи скорость ветра возросла и превысила 9 метров в секунду. Гийен поднялся на свою крышу и наблюдал оттуда:

Огонь, подстегиваемый ветром, начал быстро распространяться сквозь плотную застройку деревянного города… Разрасталось огромное северное сияние… Яркий свет разогнал ночную тьму, и в небе там и сям стали видны В-29. Они впервые летели на малых и средних высотах, распределившись по эшелонам. Их длинные, блестящие крылья, острые как бритвы, виднелись сквозь столбы дыма, поднимавшиеся от города, внезапно отражали огонь бушующего внизу пекла; черные силуэты самолетов проплывали по огненному небу и снова возникали вдали, сияя золотом на фоне черного небосвода или синим блеском в лучах прожекторов, шарящих по всему небесному куполу от горизонта до горизонта… Все японцы, жившие рядом с моим домом, вышли в свои сады или выглядывали из убежищ, издавая возгласы восхищения – типично японского – этим грандиозным, почти театральным зрелищем[2492].

Этой ночью в Токио разгорелось нечто худшее, чем обычный огненный смерч. В американском официальном «Обзоре стратегических бомбардировок» это явление назвали «комплексным пожаром», и возник он, когда дувший наверху ветер наклонил столб горячих и горящих газов, которые испускались пожарами и поднимались в воздух конвекционными потоками:

Главной особенностью комплексного пожара… было наличие огненного фронта, протяженной стены огня, которая перемещалась по ветру вслед за массой нагретых, плотных, горящих испарений. Столб огня находился в гораздо более турбулентном состоянии, чем в случае огненного смерча, и, находясь в основном ближе к земле, создавал больше пламени и жара и меньше дыма. Поэтому комплексный пожар развивался значительно быстрее и со значительно большими разрушениями, чем огненный смерч, так как огонь продолжал распространяться до тех пор, пока не заканчивался горючий материал… В полутора километрах от пожара измеренная скорость ветра составляла 12,5 метра в секунду; предполагается, что по его периметру она достигала 25 метров в секунду и более, а внутри пожара, вероятно, была еще выше. Распространившийся пожар охватил за 6 часов около 40 квадратных километров. Пилоты сообщали, что воздух был настолько бурным, что В-29, летевшие на высоте 1800 метров, переворачивались вверх днищем, а жар был настолько интенсивным, что даже на этой высоте всему экипажу приходилось надевать кислородные маски. Зона пожара выгорела почти на 100 %; ни одно строение или его содержимое не осталось неповрежденным. Огонь в основном распространялся по направлению естественного ветра[2493].

Бомбардир, пролетевший сквозь бурные клубы дыма, поднимавшиеся над этим пожаром, вспоминает, что это было «самое ужасное, с чем я когда-либо сталкивался»[2494].

В неглубоких каналах Ситамати, в которые люди ныряли, чтобы спастись от огня, кипела вода.

Река Сумида остановила пожар после того, как он охватил 41 квадратный километр города. В «Обзоре стратегических бомбардировок» высказывается предположение, что «за этот 6-часовой период в Токио, вероятно, погибло больше людей, чем за любой другой [равный промежуток времени] в истории человечества»[2495]. Возможно, дрезденский огненный смерч унес большее число жертв, но не за такое короткое время. В ночь с 9 на 10 марта 1945 года в Токио погибло более 100 000 мужчин, женщин и детей; еще миллион человек получили ранения, из них не менее 41 000 тяжелые; в общей сложности миллион человек остались без крова. Орудием этой кары стали две тысячи тонн зажигательных бомб – две килотонны, если использовать нынешнюю терминологию. Но причиной комплексного пожара был не только вес самих бомб, но и ветер; следовательно, такая эффективность этой бойни была, до некоторой степени, стихийным бедствием.

Арнольд прислал Лемею торжествующий телекс: «поздравляю, эта операция показывает, что ваши экипажи готовы на всё»[2496]. Во всяком случае, сам Лемей действительно был готов на все; рискнув и выиграв, он стал быстро наращивать свой успех. 11 марта его В-29 забросали зажигательными бомбами Нагою; 13 марта, используя радарное наведение, подожгли Осаку; 16 марта сбросили зажигательные бомбы на Кобе – поскольку запасы М69 подходили к концу, вместо них пришлось использовать пакеты двухкилограммовых бомб М17А1 с магниевыми термитами, несмотря на их меньшую эффективность; 18 марта они произвели еще один налет на Нагою. «А затем, – говорит Лемей, – у нас кончились бомбы. Буквально»[2497]. За десять дней 20-й авиационный отряд выполнил 1600 вылетов, в результате которых выгорело 83 квадратных километра[2498] в центре четырех крупнейших городов Японии и было убито по меньшей мере 150 000 человек; точное число жертв почти наверняка было на несколько десятков тысяч больше. «Я считаю, – писал Лемей в апреле в частном письме к Норстаду, – что стратегические воздушные бомбардировки впервые достигли состояния, в котором их сила соразмерна масштабам их задач. Мне кажется, что лишение Японии способности вести войну вполне в силах нашего управления»[2499]. Лемей начал верить, что нашел способ, который позволит военно-воздушным силам завершить войну на Тихом океане без высадки в Японии.

В Ок-Ридже гости, входящие в дом, снимали обувь. Покрытый грязью комплекс в Теннесси нанимал все больше работников и продолжал строительство, и это приводило скудный почвенный слой в такое ужасное состояние, что некий безымянный сотрудник компании Tennessee Eastman даже увековечил его в стихах:

Я так на службу торопился,

Что похудел и закалился,

Покуда брел в лучах зари

Сквозь эту грязь, черт побери!

Галоши утонули где-то,

А вслед за ними – и штиблеты.

Тоску наводит, хоть умри,

Вся эта грязь, черт побери!

Пропитан ею я, страдалец,

И если я пораню палец,

Не кровь сочится изнутри,

А та же грязь, черт побери![2500]

Количество грязи было мерой развития проекта: калютроны Эрнеста Лоуренса, построенные такой дорогой ценой, начали обогащение урана. Начиная с конца сентября 1944 года через «дорожки» установок Альфа проходило не менее 100 граммов 10-процентного 235U в сутки[2501]. Но некачественное планирование химического вывода этого материала из камер установок Бета приводило к потерям порядка 40 %, как сообщал в начале ноября Джеймсу Чедвику бывший в Ок-Ридже Марк Олифант: «Эти потери или задержки… привели к очень серьезному запаздыванию производства материала для первого образца оружия… Я полагаю, что химическое производство в целом