оказывался практически ничем не защищенным. Тогда, рассуждал Лемей, нельзя ли снять с В-29 все пушки и всех стрелков и еще более увеличить бомбовую нагрузку? Он решил оставить хвостового стрелка в качестве наблюдателя и снять с самолета всех остальных.

Этот свой план он обсуждал лишь с немногими членами своего штаба. Они наметили зону удара – равнинный район площадью чуть более 30 квадратных километров, плотно застроенный домами рабочих; он прилегал к северо-восточному углу императорского дворца в центральной части Токио[2479]. Даже через два десятилетия после войны Лемей ощущал необходимость обосновывать выбор этой цели, утверждая, что она была в некотором смысле промышленной: «Все эти люди жили вокруг завода Хаттори, на котором они делали запалы для снарядов. Так они распределяли свою промышленность: дети помогали [дома], работали целыми днями, маленькие дети»[2480]. Официальный американский «Обзор стратегических бомбардировок»[2481] честно отмечает, что зона удара на 87,4 % была занята жилыми домами[2482], а сам Лемей делает в автобиографии еще более откровенное признание:

С какой стороны на это ни посмотри, приходится убивать ужасно много гражданского населения. Тысячи и тысячи гражданских. Но, если не уничтожить японскую промышленность, нам придется высаживаться в Японии. А сколько американцев будет убито при вторжении в Японию? По минимальной оценке, видимо, пятьсот тысяч. Кое-кто называет миллион.

…Мы воюем с Японией. Япония напала на нас. Хотите ли вы убивать японцев или предпочитаете, чтобы убивали американцев?[2483]

Чуть позже, все еще во время войны, пресс-секретарь 5-й воздушной армии отмечал, что, поскольку японское правительство мобилизует гражданское население для оказания сопротивления вторжению, «все население Японии представляет собой законную военную цель»[2484].

Лемей решил сбросить на свою законную цель – рабочие кварталы Токио – зажигательные бомбы двух типов. Передовые самолеты несли М47, 45-килограммовые бомбы с нефтяным гелем, по 182 штуки на самолет; каждая из них была способна зажечь крупный пожар. За ними летели бомбардировщики основных сил, сбрасывавшие М69, напалмовые бомбы весом 2,7 килограмма; в каждом самолете было по 1520 таких бомб. Лемей не применял магниевые бомбы, потому что они были слишком жесткими: они пробивали насквозь черепичные крыши и легкие деревянные полы японских домов и зарывались в землю, не причиняя большого вреда. Кроме того, как вспоминает Лемей, он включил в этот набор некоторое количество фугасов для деморализации пожарных.

Свой план он представил на утверждение только накануне намеченной даты налета, взяв ответственность за эту операцию и связанный с нею риск на себя. 8 марта Норстад утвердил его план и предупредил пресс-службу ВВС о возможности «выдающегося удара»[2485]. В тот же день поставили в известность Арнольда[2486]. Экипажи Лемея были ошарашены, когда услышали, что им предстоит лететь безоружными, на нескольких высотных эшелонах от полутора до двух тысяч метров. «Вы зажжете самый большой фейерверк, какой когда-либо видели японцы»[2487], – сказал им Лемей. Некоторые решили, что он сошел с ума, и стали подумывать о мятеже. Другие встретили его выступление криками восторга.

В конце дня 9 марта 334 В-29 поднялись в воздух и взяли курс на Токио – сперва с Гуама, затем с Сайпана и, наконец, с Тиниана. Они несли более 2000 тонн зажигательных боеприпасов.

Они летели к городу, который хорошо знавший его корреспондент агентства Associated Press называл в своем бестселлере 1943 года «мрачным, тусклым и неопрятным»[2488]. Освободившись из-под японского ареста, сначала в Маниле, а потом в Шанхае, Рассел Брайнс вернулся на родину со следующим сообщением о людях, среди которых он жил до войны и на языке которых говорил:

«Мы будем сражаться, – говорят японцы, – пока нам не придется есть камни!» Это старинное выражение теперь возрождено и глубоко внедрено в японское сознание пропагандистами, искусными в деле мобилизации своего народа, похожего на стадо баранов… [Оно] означает, что они будут продолжать войну, пока все до последнего человека – возможно, даже до последней женщины и последнего ребенка – не будут лежать лицом в землю на поле боя. Тысячи, может быть, сотни тысяч японцев воспринимают его буквально. Упускать из виду этот комплекс самоубийства было бы ошибкой столь же опасной, как наша довоенная невнимательность к целеустремленности и коварству японцев, которая сделала возможным Перл-Харбор…[2489]

Американские воины, вернувшиеся домой с фронта, пытались рассказать Америке, что эта война – война на уничтожение. Они видели это из своих окопов и с пустых полос простреливаемого песка. Я видел это с другой стороны от линии фронта. Наши картины совпадают. Это действительно война на уничтожение. Такой сделали ее японские милитаристы[2490].

Этой зимой и осенью воины флота и авиации увидели особое свидетельство упорства японцев – появление камикадзе, самолетов, начиненных взрывчаткой, пилоты которых намеренно направляли их на таран судов. Между октябрем и мартом молодые японские летчики, в большинстве своем только что обученные студенты, совершили около девятисот самоубийственных вылетов. Корабельные истребители и зенитные орудия сбивали большинство камикадзе. Им удалось попасть приблизительно в четыреста из флота в несколько тысяч американских кораблей, и только около сотни из них были потоплены или серьезно повреждены, но эти атаки были непривычны и вселяли ужас; они давали американцам лишнее подтверждение отчаянного безрассудства японцев в то время, когда противовоздушная оборона Японии истощалась все сильнее и сильнее.

Первые самолеты наведения Лемея появились над Токио вскоре после полуночи 10 марта. Они проложили через весь район Ситамати, расположенный на равнине к востоку от реки Сумида, в котором жило около 750 000 человек, населявших скученные дома из дерева и бумаги, диагональную огненную прямую, а затем пересекли ее второй линией, как бы начертив гигантскую, сияющую букву Х. Ровно в час ночи основные силы В-29 начали методично бомбить равнину. Скорость ветра составляла около 7 метров в секунду. 1520 бомб М69 каждого бомбардировщика были поделены на 225-килограммовые пакеты, которые разделялись в нескольких сотнях метров над землей. Интервалометры бомбардировщиков основной группы – приборы, устанавливающие частоту сброса пакетов, – были установлены на 15-метровые интервалы. Таким образом, каждый самолет покрывал порядка 0,85 квадратного километра застройки. Если только одна зажигательная бомба из пяти вызывала пожар, это соответствовало одному пожару на каждые 3000 квадратных метров – то есть по одному пожару на каждые пятнадцать-двадцать тесно расположенных домов. По воспоминаниям Робера Гийена, плотность пожаров была более убийственной:

Жители героически оставались под бомбами, верно следуя приказу, что каждая семья должна защищать свой дом. Но как они могли бороться с огнем