in rags,

Think how you found me;

Dreams come around me —

The dew of my childhood, and life’s morning beam;

Now I sleep by the roadside, a wretch all in rags.

My heart that sang merrily when I was young,

Swells up like a billow and bursts in despair;

And the wreck of my hopes on sweet memory flung,

And cries on the air,

Are all that is left of the dream.

Wirrasthrue!

My father and mother,

The priest, and my brother —

Not a one has a good word for you.

But I can’t part you, darling, their preachin’s all vain;

You’ll burn in my heart till these thin pulses stop,

And the wild cup of life in your fragrance I’ll drain

To the last brilliant drop.

Then oblivion will cover

The shame that is over,

The brain that was mad, and the heart that was sore.

Then, beautiful witch,

I’ll be found — in a ditch,

With your kiss on my cold lips, and never rise more.

Джозеф Шеридан Ле Фаню (1814–1873)

Обращение пьяницы к бутылке виски

Из грота какого, лощиной какой,

Меж скал и руин, по-над лисьей норой,

Горушкой какою —

Твою божемать! —

Сквозь дерновый покров,

Подушистей цветов,

Проскочивши порог,

Что шальной ветерок,

Искрясь и бурля ручейком под луною

Ко мне ты пришла,

Горемыку нашла?

Пляшет, кружится, —

А кровь не водица! —

Сирена морская,

Моя чаровница, —

Давай, дорогая,

Давай свою песню, что сердце порвёт.

В развалинах волглых —

Ни жизни, ни долга, —

Пантерой прекрасной,

Скольженьем опасным, крушеньем души

Чаруй, не знавал я любови столь страстной!

Тогда, поначалу, ты лишь флиртовала —

Туманящий взор да касание губ,

А ныне — иначе, вся жизнь запропала,

Тебе лишь молюсь я,

Тобой лишь божусь я,

Иначе я труп.

Да Боже ж!..

Ах, вот бы опять

Тебя и не знать,

Не знаться с тобою,

Гордиться собою,

Смеяться весомо —

«Мы разве знакомы?..», —

Опасная штучка,

На чём подловила,

Поймала, пленила?

Теперь довела ты,

Я сплю по канавам, в лохмотья одет,

Достала, нашла ты!

А было когда-то —

И детские грёзы, и свет чистоты…

Да сплю по канавам, в лохмотья одет,

И сердце, звучавшее юности в тон,

Волной разобьётся на тысячи брызг,

В обломках надежд утопив этот сон,

И жалобный визг —

Окончание прежней мечты.

Да Боже ж!..

И мама с отцом

Тяжёлым словцом

Тебя поминают, и братья.

Но я, моя страсть, не оставлю тебя,

Жги сердце, пока не иссякнет поток,

Пью жизнь, мою чашу, и славлю тебя —

Последний глоток.

Укроет забвенье

И стыд, и презренье,

И сердце в раздрае, и мозг из тумана,

Волшебная благость!

В могилу улягусь,

Твой вкус на губах — и уж больше не встану.

Перевод Я. Старцева

Thomas Mayne Reid (1818–1883)

To Guadalupe

Adieu! oh, in the heart’s recess how wildly

Echo those painful accents of despair—

And spite our promise given to bear it mildly;

We little knew how hard it was to bear

A destiny so dark: how hard to sever

Hearts linked as ours, hands joined as now I grasp thee

In trembling touch: oh! e’er we part forever,

Once more unto my heart love’s victim let me clasp thee!

It is my love’s last echo — lone and lonely

My heart goes forth to seek another shrine,

Where it may worship pronely, deeming only

Such images as thee to be divine—

It is the echo of the last link breaking,

For still that link held out while lingering near thee—

A secret joy although with heart-strings aching

To breathe the air you breathed — to see, to hear thee.

And this link now must break — our paths obliquing

May never meet again — oh! say not never—

For while thus speaking, still my soul is seeking

Some hope our parting may not be forever—

And like the drowning straggler on the billow,

Or he that eager watches for the day,

With throbbing brain upon a sleepless pillow—

’Tis catching at the faintest feeblest ray.

Now faint and fainter growing, from thee going,

Seems every hope more vague and undefined—

Oh! as the fiend might suffer when bestowing

A last look on the heaven he left behind:

Or as earth’s first-born children when they parted

Slowly, despairingly, from Eden’s bowers,

Looked back with many a sigh — though broken-hearted,

Less hopeless was their future still than ours.

If we have loved — if in our hearts too blindly

We have enthroned that element divine—

In this, at least, hath fate dealt with us kindly;

Our mutual images have found a shrine—

An altar for our mutual sacrifice:

And spite this destiny that bids us sever,

Within our hearts that fire never dies—

In mine, at least, ’twill burn and worship on forever.

Thee not upbraiding — thou has not deceived me—

For from the first I knew thy compromise—

No, Guadalupe — this hath never grieved me—

I won thy love — so spoke thy lips and eyes —

The consolation of