class="stanza">

Вот Джайльс встает в сознании моем.

Вот, в рыцари впервые посвящен,

Клянется он, что честь ему закон.

Но фу! Какой пергамент палачом

На грудь ему приколот? Что кругом

Кричат друзья? — Изменник, проклят он!

Нет, лучше настоящая пора,

Чем эта быль. И я иду опять.

Все пусто. Тишь. Что вздумает послать

Навстречу ночь — сову ль, нетопыря?

Но что-то вдруг во мраке пустыря

Возникнуло, чтоб мысль мою прервать.

Подкравшись незаметно, словно змей,

Внезапно мне прорезал путь поток,

Он не был мрачно-медленным, он мог,

Бурля и пенясь, омывать скорей

Копыта раскаленные чертей,

Так в нем клубился пены каждый клок.

Он мелок, но зловреден. Вдоль воды

Склонялись ольхи. В злой водоворот

Стремились ивы, головой вперед —

Самоубийц отчаянных ряды.

О, то поток довел их до беды!

И равнодушно мимо он течет.

Я вброд пошел. О, как велик был страх,

Что вдруг ступлю на трупа я оскал,

Копьем ища свой путь, я ощущал,

Как вязнет, словно в чьих-то волосах,

Чуть крысу я копьем задел — в ушах,

Казалось, крик ребенка прозвучал.

Теперь уж путь не будет так суров.

Но нет, надежда снова неверна.

Кто здесь топтался? Кем велась война?

Чьей битвой стоптан почвенный покров?

Жаб в луже с ядом? Диких ли котов,

Чья клетка докрасна раскалена?

Так в адский круг был замкнут их порыв.

Среди равнины гладкой, что бойцов

Сюда влекло? Отсюда нет следов…

Сюда их нет… безумие внушив,

То сделал яд. Так турок рад, стравив

Евреев и христьян, своих рабов.

Что дальше там? Не колесо ль торчит?

Нет, то скорей трепало, чьи клыки

Тела людские рвали на клочки,

Как шелковую пряжу. То на вид

Орудье пытки. Брошено ль лежит?

Иль ждут точила ржавые клинки?

А вот участок гиблый. Прежний лес

Сменился здесь болотом. Болотняк

Стал пустырем. Безумец, верно, так

Вещь смастерив, — испортив, интерес

Теряет к ней и прочь уходит. Здесь

С песком смешались щебень, грязь и шлак.

То прыщиком, то ярким пупырем

Пестрит земля. Бесплодный каждый склон,

Как будто гноем, мохом изъязвлен…

И дуб стоит. Разбит параличом,

Разинутою щелью, словно ртом,

Взывая к смерти, умирает он.

А цель все так же скрыта, как была.

Все пусто. Вечереет. И никак

Путь не намечен дальше. Но сквозь мрак

Возникла птица — вестник духа зла —

Драконовыми перьями крыла

Меня коснулась, — вот он, жданный знак.

Тут поднятому взгляду моему

Открылось, что равнины прежней гладь

Замкнули горы, если так назвать

Громад и глыб бесформенную тьму.

И как я им попался — не пойму,

Но не легко уйти мне будет вспять.

И понимать я начал — в этот круг

Лишь колдовством сумел я забрести,

Как в страшном сне. Нет далее пути.

И я сдаюсь. Но в это время звук

Раздался вслед за мною, словно люк

Захлопнулся. Я, значит, взаперти.

И сразу вдруг узнал я все кругом:

Как два быка, направо пара скал

Сплелась рогами в битве. Слева встал

Утес облезлый. О, каким глупцом

Я выглядел в безумии своем,

Когда своей же цели не узнал.

Не Черного ли замка то массив,

Слеп, как безумца сердце, там лежит,

Округлый, низкий? В целом свете вид

Такой один. Так бури дух, игрив,

Тогда лишь моряку покажет риф,

Когда корабль надломленный трещит.

Как не увидеть было? Ведь назад

Нарочно день огнем сверкнул в прорыв:

Охотники-утесы, положив

В ладони подбородки, вкруг лежат

И как за дичью загнанной следят:

«Пора кончать, кинжал в нее вонзив».

Как не услышать? Звон врывался в слух,

И все гремело множеством имен.

Как тот был смел, как этот был силен,

Удачлив тот, но все, за другом друг,

Увы, увы, погибли. Вот вокруг

На миг поднялся гул былых времен

И встали все, чтоб жребий видеть мой,

Замкнувши рамой пламенною дол.

Я всех в огне на скалах перечел,

Я всех узнал, но твердою рукой

Я поднял рог и вызов бросил свой:

«Роланд до Замка черного дошел».

Перевод В. Давиденковой

Епископ заказывает себе гробницу в церкви святой Пракседы

Рим, 15** год

Всё, сказано когда-то, суета!

Поближе встаньте: где же мой Ансельм?

Племянники — сыны… Что до неё —

Могла бы матерью вам быть когда-то,

Завидовал Гандольфи — как прекрасна!

Что сделано, то сделано; к тому же

Она мертва давно, а я — епископ;

Скончаемся и мы за нею вслед,

Увидите вы сами — мир есть сон.

И что такое жизнь? В опочивальне

Лежу и умираю постепенно,

И ночью час за часом вопрошаю:

«Я жив еще иль умер?» — мира жажду.

Пракседы церковь — там всегда покой;

Так вот, насчёт гробницы. Чтобы нишу

Спасти, я бился из последних сил:

— Старик Гандольфи всё меня морочил;

Он отхватил кусок, что смотрит к югу,

И так украсил труп свой, о проклятье!

Но ниша всё ж не стиснута; видна

И кафедра на правой стороне,

Часть хоров, молчаливые скамьи,

А выше — свод высокий, где живут

Лишь ангелы и солнца луч таится:

Вот здесь плиту базальта положу,

Меня под нею упокоит рака,

А восемь тех колонн — вокруг попарно,

Девятой место, где Ансельм стоит;

Всё — редкий мрамор: персика бутоны

И красное