самом деле желаете Вы для Митавской гимназии сделать исключение и от соблюдения всех пунктов Вашей системы народного просвещения ее освободить, если в самом деле хотите, чтобы существовало учебное заведение, от этой системы не зависящее, провозгласите официально эту независимость и не возлагайте на Университет надзирание мнимое, которое вечно будет нас в распри втягивать и в конце концов внушит отвращение к той части наших обязанностей, которая Вам всего дороже.

Государь! Дворяне курляндские желают восстановления гимназии в ее прежнем виде из ненависти к Университету, из нежелания свое юношество в Дерпт отправлять. Когда встал вопрос об устройстве университета в Митаве, соглашались они гимназию с ее прежним уставом закрыть, теперь требуют им устав возвратить. Учителя этой гимназии устава добиваются потому, что он им право предоставляет в неделю всего 4–6 уроков давать, а при новом порядке возрастает это число до 10–11, а главное, потому, что по новому уставу они под надзором должны пребывать и эти уроки давать не только на словах, но и на деле, чего прежде никогда не делали (в других гимназиях учителя от 18 до 19 уроков в неделю дают и не ропщут).

Случайность, Государь, помешала быстрому исполнению последнего Вашего распоряжения. Канцелярия министра допустила ошибку в письме министра попечителю. Потребовалось его переписать. Благодаря этому имеете Вы возможность сделать, что пожелаете, ничем себя не компрометируя[484]. Умоляю Вас либо вывести Митавскую гимназию из-под власти Университета, либо утвердить новый план, согласно которому этому заведению благодаря богатым его средствам предоставлены все возможности для процветания; могу Вам поклясться всем самым для меня священным, что Университет для этих неблагодарных, невзирая на великую их недоброжелательность, все то сделал, что сделал бы для себя самого. Сошлюсь также на попечителя, который стенает, предвидя вред, какой распоряжение Ваше нанесет народному просвещению. Неужели должны мы свой долг в жертву принести лени восьми учителей гимназических?

Паррот

112. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Санкт-Петербург], 11 февраля 1807 г.

Уже 11 февраля нынче, мой Возлюбленный; отъезд Ваш близится, а Вы мне ни единого слова не отвечаете. Вы огорчены, встревожены? Поделитесь огорчением и тревогой с другом, который Вас любит больше себя самого. Неужели козни против Беннигсена к дурным последствиям привели? Известили ли Вас своевременно о заговорах в армии[485]? Я о них в начале прошлой недели услышал. Но не поверил; я недоверчивым сделался с тех пор, как однажды чересчур доверчивым был. Теперь же, когда вижу, что слухи подтверждаются, что все общество о них знает, что шепчутся о них в клубах и на бирже, упрекаю себя за то, что Вам ничего не сказал. Примите суровые меры, если до сих пор еще их не приняли; отзовите без всякого снисхождения Толстого и Кнорринга, а также Каменского, который, как слышно, в армию вернулся добровольцем. Почел бы сие невозможным, когда бы он при Екатерине II худшее не учинил; хотел ни много ни мало встать во главе армии, откуда его Императрица прогнала[486]. Зачем он в Гродно остался? Я в его безумие не верю. Если неправ я, когда с Вами о подобных вещах говорю, простите меня и возвратите к предметам, меня касающимся, к моему учительскому ремеслу. Боюсь, как бы бедные мои приходские училища из-за проволочек вовсе не погибли. Вам в последние дни перед отъездом будет не до них, слишком много дел накопится. Займитесь ими теперь же. В отсутствие Новосильцева легче будет все решить.

Добрый день, возлюбленный мой Александр! Кто может сильнее Вам благополучного дня желать, чем

Ваш Паррот.

113. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Санкт-Петербург], 20 февраля 1807 г.

Государь,

Позвольте с пользой время употребить, которое Вы мне оставили до окончания дела с приходскими училищами. Вы знаете, что план, который Главное правление в губернии отправило, весьма неисправен; вдобавок есть параграфы, которые имелись в первом плане, Главным правлением отвергнутом, но Вами одобренном; они восстановлению подлежат. Наконец, добрая воля, которую крестьяне изъявили и которая все мои ожидания превзошла, а также другие обстоятельства требуют в план кое-какие перемены внести. Перемены незначительные, но я их без Вашего одобрения внести не могу. Если Ваше согласие получу, тотчас прикажу сделать полный перевод плана и Вам его представлю либо после предварительного обсуждения в Главном правлении, либо без него, если Вы такое обсуждение бесполезным почитаете. Изменения эти следующие:

1) Генеральный надзор Университета над всеми сельскими школами, в параграфе 2.

2) Вычеркнуть указание числа приходов, так как есть у меня основания думать, что число это тогда Университету не сообщили с надлежащей точностью, в параграфе 3.

3) В приходских училищах с небольшим числом учеников может учитель обойтись без помощника, в параграфе 6 (чтобы бедным приходам деньги сберечь).

4) Школьные учителя учитываются в счет рекрутского набора от поместий, их поставивших, но персонально от военной службы освобождаются, в параграфе 7 (не раз случались попытки школьных учителей в военную службу забрать).

5) Селения, где во время летних полевых работ могут родители без детей обойтись, могут учеников и летом в школу посылать, в параграфе 18 (многие селения подобное желание изъявили).

6) Параграф 46 следует вычеркнуть, в нем речь идет о способе образования учителей. Я с тех пор другой способ нашел, более надежный и менее накладный, за счет некоторой экономии, которую можно будет на содержание семинарий пустить.

Умоляю Вас, Государь, дать мне знать, одобряете ли Вы эти изменения; скажите просто да или нет. Заклинаю Вас интересами блага общественного и доброжелательством, смею даже сказать дружеством, каким Вы меня почтили.

Ваш Паррот

114. Александр I – Г. Ф. Парроту

[Санкт-Петербург, 20 или 21 февраля 1807 г.][487]

Вы правы, что сетуете на меня, я сам все последние дни надеялся Вас повидать, однако всякий раз неотложные дела вдруг возникали и мне в том препятствовали. В пятницу прошу Вас быть у меня в половине седьмого.

Весь Ваш

[Росчерк]

115. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Санкт-Петербург], 25 февраля 1807 г.

Снова я перед Вами, мой Возлюбленный! В эти минуты лучше всего себя чувствую, совершенно счастливым себя ощущаю. Хочу с Вами говорить о правилах цензуры. Показалось мне в пятницу вечером, что еще не очень Вас убедило то, что я Вам о сем важном предмете написал. Хочу Вас убедить. Признаюсь совсем простодушно: не могу я стерпеть мысль, что смогут Вашему царствованию бросить упрек в неверности тем правилам, которые истинными признаны. Правила эти, которые в уставе содержатся и которые я сегодня исповедую, суть те