условиях, была только одной из причин эпидемии. Низкие стандарты гигиены играли как минимум такую же роль. Только спустя неделю с момента официального объявления эпидемии на станции Маньчжурия поселковый совет был раскритикован в популярной харбинской газете «Новая жизнь»: «На ст. Маньчжурия санитарный надзор совершенно отсутствует. <Д>воры ‹…› остаются нечищеными, и даже на общественном базаре – клоака. А уполномоченные только и занимаются сведением личных счетов. Благодаря вмешательству уполномоченных во врачебные дела, у нас за два с половиной года существования самоуправления уволились четыре врача. В настоящее время общественная амбулатория и больница находятся под наблюдением фельдшера и фельдшерицы-акушерки. Только и есть медицинского персонала на семь-восемь тысяч населения»[254]. Несмотря на критику российских властей, газета возложила ответственность за эпидемию на китайцев, потому что чума чаще всего встречалась среди них. С российской точки зрения быстрое распространение чумы в железнодорожной зоне было связано с неудовлетворительными стандартами гигиены, распространенными на территориях, населенных преимущественно китайцами[255].

Когда же о вспышке стало известно, российские власти отреагировали довольно оперативно, что объяснялось и тем, что меры противодействия были уже испробованы в прошлом[256]. В октябре 1910 года, через два дня после объявления эпидемии, первые пациенты были приняты в железнодорожную больницу. Стремясь пресечь переход подозреваемых в переносе инфекции китайцев из России в приграничный город на китайской территории, российский гарнизонный командир в Маньчжурии расставил войска вдоль государственной границы. Забайкальский военный губернатор потребовал проверки всех пассажиров поездов на станции. 2 ноября 1910 года Противочумной комитет объявил ст. Маньчжурия зоной риска. Для пресечения распространения эпидемии вдоль железной дороги медицинское обследование пассажиров стало обязательным условием посадки в поезд. И наконец, 20 ноября комитет объявил регионы Забайкалья и Маньчжурии очагами болезни.

Несмотря на быструю реакцию, ситуация на ст. Маньчжурия ухудшалась драматически. Возможности железнодорожной больницы оказались исчерпанными всего за один день. Конечная железнодорожная станция превратилась в особую чумную станцию. Вскоре число задержанных китайцев исчислялось сотнями. Они содержались на карантине в обычных товарных вагонах, каждый из которых вмещал до двадцати пяти человек. Была введена жесткая расовая сегрегация. Европейцы с подозрением на заражение чумой содержались в тринадцати доходных домах. Чем сильнее распространялась эпидемия, тем жестче становились российские санитарные меры в отношении китайцев. В китайской части города проводились постоянные проверки, больные и умершие вывозились. Установка военных кордонов вокруг китайского квартала с целью пресечь побеги инфицированных людей ограничила свободу передвижения и де-факто создала китайское гетто. 11 ноября китайскому населению пос. Маньчжурия было запрещено садиться в поезда, если они не содержались до этого под пятидневным наблюдением. Многие китайцы физически обходили запрет, пешком перебираясь через границу в Мациевскую, а оттуда уже на поезде отправлялись в Харбин.

Власти Китая сотрудничали с русскими, несмотря на репрессивные меры, принятые ими в отношении китайцев. Хулун-буирский окружной интендант подготовил список жителей китайского квартала в пос. Маньчжурии и назначил старейшин, которые должны были сообщать о случаях возможного инфицирования. 25 ноября 1910 года около трех тысяч шестисот китайцев были интернированы в специальные чумные лагеря, но «еще до эвакуации половина, а может быть и больше населения китайского поселка разбежались»[257]. После окружения китайского квартала в Маньчжурии и выселения всего оставшегося населения в пункты наблюдения российские власти приступили к выселению всех китайцев, находящихся под наблюдением, если те не имели постоянной работы в пограничном поселении. Пять спецпоездов в течение двух недель перевезли 1354 китайца вглубь страны – подальше от границы с Россией[258].

ПОСЛЕ АПОКАЛИПСИСА: К НОВОМУ ПОГРАНИЧНОМУ КАРАНТИНУ

Эпидемия быстро отступила: 14 декабря 1910 года не было зарегистрировано ни одного нового случая заражения. Западная конечная станция КВЖД была официально объявлена свободной от чумы 7 января 1911 года. На станции Маньчжурия болезнь унесла примерно четыреста жизней, включая пятнадцать россиян, некоторые из них были санитарами и фельдшерами, погибшими из-за недостаточных мер профилактики[259].

Вряд ли карантин мог остановить распространение пришедшей из России в Китай болезни в обратном направлении, как надеялись некоторые осторожные чиновники российского Министерства финансов в 1901 году. И тем не менее иронично, что после чумы 1910–1911 годов власти предложили план действий очень похожий на тот, который был отвергнут десятилетием ранее: «Если мы не можем вести противочумные мероприятия на пространствах Маньчжурии и Монголии, то мы должны оградить железную дорогу и Забайкальскую область от заноса чумы. ‹…› По границе с Монголией могло бы быть устроено 3–4 врачебно-наблюдательных пункта. ‹…› Подобные же пункты с обязательным амбулаторным приемом могут быть устроены и вдоль линии Восточно-Китайской железной дороги, в тех же целях постоянного знакомства с болезнями окрестного населения»[260]. Вместо введения санитарного кордона исключительно вдоль коммуникационных линий государство решило защитить собственные границы от микробов и бактерий способом, очень похожим на первоначальные предложения 1901 года. Однако решение установить карантинный контроль вдоль действительной государственной границы было довольно проблематичным и подразумевало признание того факта, что границы в действительности открыты.

Карантинная проверка вдоль железнодорожной ветки продолжилась в разных направлениях и после эпидемии чумы. В марте 1911 года особая противочумная комиссия внутри управления КВЖД определила стратегии борьбы с будущими вспышками. Она призвала к закупке средств дезинфекции грузов, направляемых в Россию, а также к обязательной дезинфекции одежды и багажа, принадлежащих китайским путешественникам, находящимся на карантине на одной из четырех ключевых станций: Харбине, Маньчжурии, Суйфэньхэ и Куаньчэнцзы. Более того, комиссия рекомендовала создание двух постоянных пунктов наблюдения за чумой дальше, вглубь страны – на западе в Хайларе и на востоке в Мулине вместимостью до полутора тысяч человек каждая. Основными задачами этой системы наблюдения было помещение всех китайских рабочих-мигрантов под наблюдение на безопасном расстоянии от государственной границы и осуществление контроля направления их передвижения[261].

Несмотря на то что китайские власти попросту проигнорировали болезнь на станции Маньчжурия в конце 1910 года, вскоре они продвинулись в области гигиены, приблизившись к современным стандартам. Борьбу с эпидемиями они начали, развивая медицинскую и санитарную инфраструктуру. В 1911 году была создана Северо-Маньчжурская противочумная служба, которая, помимо использования западных методов контроля заболеваний населения, привлекала врачей, прошедших обучение за рубежом. Китайская больница с лабораторией и помещениями для сорока больных чумой пациентов, двадцати возможных ее переносчиков и восьмидесяти человек, содержащихся на карантине, открылась в пос. Маньчжурия в тот же год[262].

Маньчжурская легочная чума 1910–1911 годов стала последней разрушительной эпидемией чумы в Восточной Азии, хотя и не последней эпидемией в регионе. В последующие годы сообщалось об отдельных случаях бубонной и легочной чумы в Абагайтуе, Даурие и других поселениях российско-китайского фронтира, унесших жизни нескольких человек. После катастрофического опыта 1910 года российские и китайские власти начали сотрудничать в борьбе с этими вспышками. Когда в сентябре 1911 года чума ударила примерно в шестидесяти километрах к западу от ст. Маньчжурия в Забайкалье, российские власти начали проверку всех пассажиров идущих в Харбин поездов[263]. На ст. Маньчжурия русские караульные на лошадях патрулировали все дороги, ведущие в деревни, а для людей, передвигавшихся пешком или в повозках, были открыты две станции наблюдения. Китайские военные следили за дорогами за пределами железнодорожной зоны. Китайцы передавали всех путешественников русским конным патрулям, которые, в свою очередь, доставляли их на станции обследования[264].

Эпидемия чумы изменила жизнь во фронтире даже на уровне межличностных отношений. Политика сегрегации по этническому признаку во время эпидемии создала отстраненность среди местных жителей. Российская пресса, призывая к более жесткому контролю, также поучаствовала в этом процессе, изобразив мигрантов из Китая переносчиками болезней. Интересно, что российское отношение к монголам, бурятам и другим укорененным в регионе мужчинам и женщинам не изменилось в негативную сторону в связи с эпидемией. В этом смысле для многих местных русских «русскость» заключалась в осуждении китайцев. Таким образом, граница стала возникать как заслон против потенциальных переносчиков как в смысле здоровья и гигиены, так и с точки зрения культуры и этнической или национальной принадлежности.

Несмотря на очевидную пористость и неопределенность российско-китайской границы, границы возникли в умах и на земле. Маньчжурский двор с целью обеспечения национальной безопасности к началу ХX века решил внедрить в своих провинциях