class="p1">Бурятский национализм на российской стороне фронтира зародился как реакция на попытки усиления контроля над прежде независимым образом жизни. Представители небольшой русифицированной бурятской элиты не только осудили российское правительство за подстрекательство к земельному захвату, но также потребовали сохранения их клановых и племенных организаций, самоуправления, судебной системы, образования и религии[268]. Хори-буряты оставались приверженцами тибетского буддизма[269]. Один из наиболее авторитетных российских монголоведов Алексей Матвеевич Позднеев в начале века отметил «чрезвычайный успех ламаизма» в Забайкалье. Вместо 285 назначенных лам бурят региона обслуживали 9185 лам, и строилось несколько новых буддийских монастырей. Религиозная деятельность оказалась под пристальным наблюдением государственных властей, которые опасались, что межнациональные духовные связи бурят приведут к религиозно мотивированному сепаратизму. Ввоз богословских сочинений и религиозных скульптур, так же как и перемещения лам, контролировались, а часто и ограничивались[270]. Буряты, однако, противились не всему российскому. Многие русифицировали свои имена (например, Батуев от Бату). Они добровольно участвовали в распространении российского образования и содействовали открытию средней школы для бурятских мальчиков в Чите. Однако образование все же оставалось делом лам, монахов и ассимилированной городской бурятской элиты. Во всей Агинской степи была только одна начальная школа. К 1908 году только примерно один из сотни бурят Агинской степи умел читать и писать на русском языке и чуть более 5 % – на монгольском или тибетском[271].

Пожалуй, самым спорным вопросом была отмена в 1904 году устава «Об управлении инородцев» в Сибири (1822), который давал коренным народам право на автономию и освобождал от репрессивной опеки государства[272]. В 1906 году представители одиннадцати хори-бурятских родов отправились в Санкт-Петербург, чтобы ходатайствовать перед царем. Буряты просили отмены временных правил и отставки недавно назначенных крестьянских глав. Жизнь до реформ, по их мнению, была тихой и экономически стабильной. Первое требование касалось легальных и административных вопросов. К 1901 году правительство перевело судебные и прокурорские функции во временное управление. Согласно просителям, с этого момента местное управление или земский суд закрепили за собой право участвовать в решении даже самых мелких дел, а земская полиция часто злоупотребляла своей властью[273].

Второе требование касалось коллективного землепользования. Земельная реформа привела к столкновениям, в основе которых лежал тот факт, что российские имперские чиновники и бурятские кочевники обладали противоречивыми представлениями о месте. Бурятские административные единицы (булуки), состоявшие из нескольких сотен юрт, в отличие от российских административных единиц – волостей, не всегда предполагали наличие определенных, закрепленных за ними территорий, что иллюстрирует тезис о различиях в представлении о границах[274].

Некоторые лучшие пастбища ко времени поездки хори-бурят с ходатайством в столицу уже были переданы крестьянам, а к 1908 году примерно десятая часть хори-бурятских семей Агинской степи проживала на землях, принадлежащих крестьянам или казакам. Сопротивление реформе, особенно в Агинской степи, было значительно, и территориальные споры между казаками, фермерами и бурятами продолжались. Буряты Агинской степи зависели от земельной определенности, так как их образ жизни не был чисто кочевым или число оседлым. Они должны были запасать сено, собранное летом для корма скота зимой, когда иссякали родники и пересыхали реки и озера. Однако бесплотная степь не годилась для этих целей. Таким образом, передача земли российским фермерам и казакам привела к сокращению пахотных площадей – годящиеся для сенокоса земли обычно лучше орошались и поэтому больше подходили для культивирования[275].

Вдобавок к изменениям в распределении земли и ее использовании, в последующее за 1897 годом десятилетие десятипроцентное сокращение поголовья скота, вызванное болезнями животных, изменениями практик земледелия и экономических условий, привело бурят в еще более бедственное положение. Строительство железной дороги, которая сейчас проходила по многим пастбищам, также посодействовало ухудшению условий их жизни. В 1908 году кочевники Агинской степи все еще владели примерно 715 тыс. голов домашнего скота, что составляло примерно седьмую часть общего поголовья в регионе. Однако между 1897 и 1908 годами общее поголовье скота, приходившееся на одно домохозяйство, сократилось в среднем с 93 до 74[276].

Несмотря на растущие материальные трудности, международные границы все еще не удерживали кочевников Забайкалья. Хори-буряты Агинской степи со второй половины XIX века время от времени пересекали границу, чтобы несколько месяцев в году пасти скот в Китайской империи. После строительства железной дороги миграция через границу усилилась из-за увеличения числа российских переселенцев и отъема земель кочевников. Буряты Агинской степи заключали с местными монгольскими чиновниками неформальные соглашения по вопросу прав на выпас. Официальные отчеты свидетельствуют, что к Первой мировой войне миграция стала распространенным явлением: примерно четыре тысячи бурят Агинской степи периодически переходили в Монголию, а примерно пятьсот из них поселились там постоянно. Эта новая практика, однако, имела последствия. Увеличение выпаса скота, вырубки леса и заготовки сена в Монголии привело к недовольству местных монголов.

В 1910-х годах независимые власти Внешней Монголии обратились к российским властям с требованием прекратить неконтролируемое перемещение людей и скота через границу. Российские чиновники в целом разделяли их беспокойство, а также хотели установить благоприятные отношения с новым независимым соседом. Развитие местной животноводческой отрасли во все еще открытом фронтире было в интересах России. В феврале 1917 года для урегулирования сложившейся ситуации в поселке Акша, неподалеку от монгольской границы, была собрана российско-монгольская комиссия. Комиссия согласилась определить территорию, по которой буряты Агинской степи могли бы свободно перемещаться, и ожидала совместного утверждения своего решения от российского государства, монгольских властей Хулун-Буира и Сэцэнханского района Внешней Монголии[277].

Отход хори-бурят, таким образом, произошел задолго до появления большевиков в степях Забайкалья. Однако, несмотря на недовольство, вызванное экономическими, политическими и культурными угрозами, возникшими в последние годы романовского правления, бурятский национализм все еще только зарождался. И пока он был значительно слабее, чем у соплеменников в Халхе и Хулун-Буире, – буряты не требовали отделения от царской России. Только после революции 1917 года в России и во время последовавшей за ней Гражданской войны поддержка идей сепаратизма и панмонгольского государства продемонстрировала стремительный рост.

ИМПЕРСКАЯ МАРИОНЕТКА В РЕЗЕРВЕ: КАРЬЕРА МЯТЕЖНИКА ТОХТОГО

Поглощение земель кочевников в Забайкалье и Хулун-Буире цинской и романовской империями шло не линейно – от нечеткой мультиэтнической империи к территориальному государству. Подстегиваемая Китайской революцией 1911 года Россия поддержала монгольское движение за независимость в создании государства между империями, что привело к тому, что Китай постепенно потерял влияние во Внешней Монголии и временно сдал позиции в Хулун-Буире. Конфигурация между политическими образованиями после революции 1911 года изменилась – возникло несколько государств, часть которых со временем исчезла. Монголия является примером такого нового образования, характеризующегося межнациональным характером истории и потенциальной ролью буферного государства. Наложившись на смежный российско-китайский фронтир, это государство сначала возникло как Богдо-ханская Монголия (1911–1924), а затем, под сильным влиянием Советского Союза, оно превратилось в Монгольскую Народную Республику (1924–1992)[278]. История Хулун-Буира, а соответственно и история Аргунского бассейна, тесно переплетена с историей Монголии. Хулун-Буир также стал полунезависимым образованием (1911–1915) и автономией (1915–1920), а затем снова вошел в состав провинции Хэйлунцзян и Китай[279].

Восстания кочевников и неформальное проникновение России на монгольские земли не были новыми явлениями – это происходило с середины XIX века. Однако масштабы этих явлений изменились после введения «новой политики» и официального открытия пастбищ для возделывания во Внутренней Монголии в 1902 году. Сейчас массовые восстания против агрессивной китайской колонизации возникли в большинстве аймаков Внутренней Монголии[280]. Воспрепятствование работе землемеров, грабеж китайских местных учреждений, убийства чиновников и другие формы насильственного сопротивления монгольских повстанцев обычно приводили к ответным военным кампаниям[281].

Проницаемая российско-китайская граница играла решающую роль в условиях возникновения новой волны активного сопротивления пекинским реформам. Открыто выступавшие против реформ монголы находили на другой стороне границы поддержку или укрытие. Знакомство с некоторыми биографиями монгольских партизан проливает свет на преимущества фактически неконтролируемых государственных границ, озлобление, вызванное хань-китайской колонизацией и реформами «новой политики», а также содействие России в борьбе за самоопределение. Свидетельства кочевников, однако, практически не появляются в архивах – лишь немногие партизаны умели писать, и их