«новую политику», которая заключалась в реализации западного представления о территории с зафиксированными границами, создании новых механизмов контроля и поощрении ханьской – китайской колонизации. Последний сохранившийся оплот фронтира – монгольские знаменные земли, служившие промежуточной зоной между Китайской и Российской империями в течение веков, должны были превратиться в обычные китайские провинции.

Борьба с чумой и разногласия по поводу спорных речных островов ускорили возникновение осознанной национальной границы. Оба события продемонстрировали, что формирование нации – это более сложный, чем формальное внедрение институтов и политик, процесс с далеко идущими последствиями. Произошло формулирование местных интересов в национальных понятиях. Эти события изменили восприятие «других» и, таким образом, поставили под вопрос традиционные отношения между коренным населением, китайцами и русскими жителями фронтира.

Оба государства сошлись в понимании необходимости разграничения своих владений, однако территориальные выгоды и потери на Аргуни носили номинальный характер. Нужда казаков в выпасе скота на пышных лугах малых аргунских островов превратилась в вопрос национальной безопасности, породивший тем самым осознание пограничных проблем на удаленной азиатской периферии. Последствиями чумы стали новые способы разделения по этническому и национальному признаку. В дискурсах о российско-китайском фронтире, возникших в результате эпидемии, усилилось метафорическое разделение «европейцов» и «азиатов», что способствовало созданию физических границ. Таким образом, понятие национальной идентичности в определенном смысле было основано на чувстве места.

Благодаря тому что местная экономика часто вступала в противоречия с национальными интересами, эти новые национальные принадлежности не полностью заменили локальные. Местные жители в течение нескольких поколений покупали повседневные товары за рекой без ограничений, поэтому считали эту деятельность вполне законной. Метрополии, противостоя этому, создали таможенные службы, военные статьи расходов, законы, экономическую политику и другие «инструменты империи» для усиления контроля над обширным фронтиром. Именно на ст. Маньчжурия, тесно связанной с обеими империями посредством современной инфраструктуры, фронтирные качества Аргунского бассейна начали исчезать. Эта граница нового вида, однако, не всегда была принята местными жителями. Фактическое присутствие государственной администрации на землях вдоль Аргуни оставалось редкостью, и новые ограничения подстегивали межграничную торговлю, в которой участвовало почти все местное население.

Глава 3

РЕВОЛЮЦИИ БЕЗ ГРАНИЦ

Когда в конце октября 1921 года Чжан Готао, главный герой и рассказчик приведенной ниже истории, сел в советский поезд на станции Мациевская, другие делегаты от Китая и Японии уже ждали его в довольно некомфортабельном вагоне третьего класса. Все они направлялись на Съезд народов Дальнего Востока в Иркутске. Чжан, описавший этот эпизод в своих мемуарах, был основателем и лидером Китайской коммунистической партии, а также ключевым контактом с Коминтерном:

Устроившись в одной русской гостинице, я, следуя инструкции Никольского, прежде всего отправился в указанную им парикмахерскую. Таинственную визитную карточку я положил в карман рубашки, предназначенной для стирки, которую в свою очередь завернул в газету. После стрижки я нарочно оставил в парикмахерской сверток с рубашкой. Побродив по улице, я вернулся в парикмахерскую за свертком. Владелец парикмахерской немедленно отвел меня в заднюю комнату и передал мне рубашку, из которой он, однако, вынул визитную карточку. Я сообщил ему название гостиницы и номер комнаты, где я остановился, и он попросил меня после 8 час. вечера ждать в гостинице.

Он пришел около 9 час. вечера, ни слова не говоря, взял мой багаж и вывел меня к стоявшим перед гостиницей саням, запряженным двумя лошадьми. В сани сел он сам, кучер и я. Он укрыл меня теплым одеялом, и мы быстро поехали к китайско-русской границе. Мы ехали по пустынным местам. Нигде не было видно дозоров и заграждений, как положено на границе. Говорили, что в этом районе действуют белые партизаны и контрабандисты, поэтому оба русских приготовили пистолеты для отражения возможного нападения. Мы быстро неслись по неровному снежному полю, и нас ужасно трясло. Примерно в полночь мы приехали на станцию, находившуюся в 18 километрах от станции Маньчжурия. Здесь уже была русская территория. Стоял сильный, 30-градусный мороз. Один из русских, весь покрытый инеем, спросил: «Холодно? Уже приехали». Я поблагодарил их. Они взяли мой багаж и посадили меня в вагон, стоявший на станции.

Паспортом Чжана для этой секретной поездки стала обычная визитная карточка какой-то компании, которую он получил от Никольского – российского подданного, проживавшего в Шанхае, и помощника голландского эмиссара Коминтерна Хенка Сневлита (псевдоним Маринг)[265].

После контрабандистов, мнимых и реальных переносчиков инфекций и пахотной жизни оседлых казаков мы обратимся к следующим темам: понятию «национализм» и национальной принадлежности кочевников – коренных жителей фронтира и многонационального городского населения Маньчжурии в революционные времена. Политические беспорядки и насилие сопровождали переход от имперского правления в Китае после Синьхайской революции 1911 года и после Октябрьской революции 1917 года в России. Традиционная фронтирная политика оказалась под угрозой, а новые политические процессы, такие как установка буферных зон, официальные и теневые органы местного самоуправления, правление полевых командиров и иностранное вмешательство, еще больше дестабилизировали жизнь населения на Аргуни. На ст. Маньчжурия в революционные времена все изменилось: пограничный город стал местом встреч секретных политических агентов, кочевников, горожан, казаков, охотников и проституток и центром контрабандной торговли. Его расположение способствовало необычайным потокам людей и идей, а также процветанию торговли.

Китайская революция 1911 года открыла десятилетие междуцарствия. Когда династия Цин была свергнута, автохтонные народы, недовольные китайским и российским вторжением в их земли, объявили независимость от Пекина. Однако их суверенитет продлился недолго. Вслед за смертью первого авторитарного президента Китая Юань Шикая в 1916 году хрупкая республика, разрываемая враждующими военно-полевыми командирами, погрузилась в политический хаос. Неграмотный солдат и бандит Чжан Цзолинь зарекомендовал себя как бесспорный правитель Маньчжурии. В 1918 году номинальное китайское правительство в Пекине признало Чжана и официально назначило его генерал-губернатором Трех Провинций Северо-Востока или Маньчжурии. Режим, установленный военачальником Чжаном, замедлил политический подъем коренных народов, но, учитывая его ставку на поддержку Японией, был недостаточно сильным[266].

Русская революция и Гражданская война, конечно, спровоцировали изменения во властной структуре и на российской стороне. Сначала, однако, возник вакуум власти, в результате чего на российско-китайском фронтире возобладала анархия. Забайкальский казак Григорий Михайлович Семенов, бывший есаул, преданный старому режиму, воспользовавшись беспорядком, при помощи бронепоездов и конницы установил свое военное правление в железнодорожных поселениях на восток от Читы и на запад от Большого Хинганского хребта. Далее при поддержке японских сил Семенов с помощью барона Роман фон Унгерн-Штернберга создал политическую неразбериху, просуществовавшую до 1920 года. Этот режим террора пал, когда японские экспедиционные войска отступили, а большевики на российских территориях восточнее озера Байкал создали номинально независимое буферное государство – Дальневосточную республику (1920–1922)[267].

ЗАРОЖДАЮЩИЙСЯ БУРЯТСКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ: ПРОТИВОРЕЧИВЫЕ МНЕНИЯ ОБ ИМПЕРСКОЙ СУДЬБЕ РОССИИ

Кочевники, жившие на имперских фронтирах как с одной, так и с другой стороны государственной границы, часто пересекали ее, занимаясь земледелием и скотоводством. Долгое время они жили согласно собственным представлениям о границах. Так, вплоть до начала ХX века жителям Хулун-Буира и других кочевых районов было запрещено перемещаться между знаменами без разрешения, часто границы между хошунами соблюдались более тщательно, чем международные границы. Несмотря на родственные связи между различными знаменами, «кочевая свобода» в действительности не существовала.

Жизнь на российско-китайском фронтире претерпела глубокие изменения в неспокойные годы распада цинской и романовской империй. Два ключевых фактора имели здесь особое влияние. Во-первых, миграция доминирующих этнических групп империй на периферию. Миграция ханьских китайцев в Хулун-Буир и этнических русских в Забайкалье усилилась со строительством железной дороги. Ход ее также менялся под воздействием «новой политики», проводившейся в конце цинского правления в Китае, реформ в поздней имперской России и коллективизации в Советском Союзе. Вторым фактором была концентрация власти в национальных центрах. Россия и Китай усилили свой непосредственный контроль над фронтиром, инкорпорировав его в качестве своих обычных административных единиц. Отношения между метрополией и периферией приобрели более иерархическую природу – периферия все больше оказывалась в подчиненном положении. Межимперский фронтир постепенно превратился из земли кочевников в землю фермеров и чиновников.