class="p1">Между тем эта парочка все же уболтала на что-то крестьянина. Тот закивал. Подхватил лежащую на земле котомку. И отправился как-то понуро следом за «артелью».

На площади стояла телега, запряженная ухоженной, но уже в возрасте лошадью, прядущей ушами и выражающей всем своим существом лень.

Когда седоки расселись в телеге, лошадь лениво и неторопливо двинула вперед. Это хорошо. Не нужно извозчика нанимать, чтобы поспеть за ними. Достаточно быстрого хода. Да еще срезать проулки и закоулки.

Так что преследование вышло несложное. Походило больше на моцион в парке. Сева даже тихо стал напевать под нос:

               На станции обыкновенной

               Сошел военный бродяга-франт.

               По званию он был поручик,

               А дамских ручек был генерал.

Неожиданно за несколько кварталов от вокзала, на оживленной улице, крестьянин спрыгнул с телеги. «Артельщики» принялись его уговаривать. Но тот только махнул рукой, вскинул на плечо котомку. И быстрым шагом отправился прочь.

«Артельщики» простояли с минуту, о чем-то переговариваясь. «Доходяга» все махал руками. «Забулдыга» жестикулировал еще более активно и размашисто. Услышать бы еще, о чем говорят. Но никакие уши не сладят с таким расстоянием.

Потом телега снова тронулась в путь.

Слежка – эту работу Сева любил. Поскольку он был из особо доверенных, оперативники часто привлекали его в качестве разведчика наружного наблюдения. Быстрый, незаметный, отлично знающий город, тут он был вне всякой конкуренции.

Сева все так же без труда поспевал за телегой. Многолюдные места кончились. «Артельщики» въехали на окраину, в Погорелье.

Там целый район в прошлом году выгорел, да так и не отстроился. Телега скрипела мимо зловещих остовов некогда справных домов. Потом свернула к ручью, у которого стояли брошенные рабочие казармы. Там одно время нашла свое пристанище целая орда беспризорников, терроризировавших Кирсаново. Потом их накрыли чекисты. А сейчас время от времени здесь хоронится темный народец.

Сева продрался через кустарник, проскользнул между штабелями давно сгнивших досок. И увидел, как телега остановилась у краснокирпичной двухэтажной казармы с давно выбитыми окнами и рухнувшей крышей. «Забулдыга» спрыгнул и последовал внутрь.

Ну, вот и отлично. Еще немного побыть здесь. Убедиться, что они никуда не двинут дальше. А потом и к оперативникам можно с такой информацией. Интересно, его наградят? Должны. За раскрытие всегда перепадала какая-никакая денежка. Но там все больше про воришек информация была. А здесь – прогремевшие на Северный Кавказ убийцы, которых ищет весь краевой розыск. Ищет весь розыск, а нашел он, Сева!

Апельсин аж прижмурился от счастливых грез. И тут услышал сзади шелест.

Резко обернулся, готовый отразить атаку или, что более предпочтительно, дать деру.

И тут на его голову обрушился удар. Страшный, так что искры брызнули.

От следующего удара свет померк.

Охота на этот раз у Севы не задалась. И он поменялся местами с дичью…

Глава 17

1927 год

Кугель невзначай назвал разбои «работой», да так это и прижилось. Теперь подельники иначе свои вылазки не именовали. Да вообще у них постепенно выработался своеобразный язык. Имея страсть к уменьшительным суффиксам, своих жертв Бекетов именовал ласково: мужчин – «барашками», женщин – «овечками». А акт убийства – «забоем». И сразу все становилось просто и ясно, и нет места всяким посторонним переживаниям. Забой скота – он ведь для выгоды человека. Особенно когда ты четко разобрался с тем, кто скотина, а кто человек.

Кугеля в их «работе» сильно нервировало явное несоответствие количества усилий, масштабов льющейся крови и не слишком значимого прибытка. Да, так не разбогатеешь. И он все время прикидывал различные возможности, как сделать бандитское предприятие более прибыльным.

Тут у них наблюдался некий тупик. Начать грабить более денежных людей или какие-нибудь трудовые сберегательные кассы – сильно рискованно и неотработанно. Попадешься моментом. А с крестьян и сезонных рабочих что взять? Много добра они с собой не везут.

Кугель, любивший порой выражаться туманно, как-то по возвращении с вылазки за рюмкой выдал перед Бекетовым речугу:

– Каждое наше дельце, друг мой крестьянин, вовсе не обязательно должно быть однократным выбросом ярости и алчности, когда трещат черепа и падает в руки чужое имущество. Его можно растянуть и получить куда как больше. Убил «овечку», схватил вещи, убежал – это как-то трусливо и банально. Пора начать разыгрывать драматическую пьесу жизни со многими действующими лицами и, возможно, не в одном акте.

– Ты про чего, ваше благородие? – непонимающе уставился на него Бекетов.

– Про то, что головой надо думать, как больше взять. Если у «барашка» с собой денег и вещей не так много, то это не значит, что оных у него вообще мало. Они просто лежат в укромном месте – дома в тайнике или у родни. И нужно их просто забрать.

– Так как их приберешь-то?

– Ну, – прапорщик прищелкнул пальцами. – Да хотя бы письмецо написать.

– Письмецо? – недоверчиво переспросил Бекетов.

Вообще, рациональное зерно тут имелось. Крестьянин ныне, благодаря большевикам с их ликбезами, поголовно грамотен. Пишут друг другу письма, притом с удовольствием, а почта ныне работает исправно. Считаные дни – и вот уже за сотни верст лежит листочек с твоими откровениями. Но что им писать?

Сначала Бекетов всерьез эту идею не воспринял. Но потом подвернулся удачный случай опробовать ее.

10 февраля 1927 года Бекетов и Кугель на станции «Кавказская» «завербовали» на работу в артель приехавших на заработки из Донбасса двоих человек. И двинули на ночь глядя с ними на новое «место работы».

Один из крестьян был молчалив, угрюм и думал о чем-то своем, не забывая подозрительно оглядываться. Другой, наоборот, не замолкал. Он был страшно говорлив и хвастлив. Все расписывал, какое у него крепкое хозяйство, какая дородная жена и сколько добра накопил, а сколько еще накопит.

– Чего же тогда наниматься едешь? – удивился Бекетов.

– Копеечка к копеечке, – важно и обстоятельно, как для тупого, пояснил крестьянин.

И принялся дальше балабонить. На все вопросы отвечал свободно и с готовностью. Вскоре бандитам стали известны и его адрес, и имя, отчество жены.

– Она у меня грамотная, спасибо ликбезу, – не унимался трепач. – Даже книжку прочитала. Так что договорились мы с ней – как обустроюсь, так сразу напишу.

– И ты грамотный? – с уважением спросил Бекетов.

– Да какой там, – махнул рукой крестьянин, который больше хвастался женой, а не собой. – Я обычно кого-нибудь прошу письмо написать. Если обустроюсь хорошо, так у нас уговор – она ко мне приедет. Сердце мое тревожится, что она без меня там в одиночестве будет.

– Боишься уведут? – с пониманием усмехнулся Бекетов.

– Ну, так