Останавливаюсь между кухней и гостиной. Створка двери ударяет меня по икрам.

– Так это ты?

Мой гость сидит на корточках с полотенцем в руках. Рядом с ним ведро с водой. Его щеки темнеют, когда он смотрит на меня. Ха. Полагаю, краснеет, но не могу понять почему.

Его взгляд выстреливает в сторону моих клогов.

– Ты наследила.

Его второй день на острове. В общем, парень держится лучше меня, если хватает сил на уборку.

– Как спалось? – кричу с крыльца, скидывая башмаки. – Как ты себя чувствуешь? – снова интересуюсь, возвращаясь в гостиную.

– Хорошо, – он немногословен.

– Я принесла немного мульчи для сада.

Слышу бормотание в ответ. Какой-то мрачный сегодня. Склонившись, замечаю опухшие глаза, темный нос. Он плакал? Сердце сжимается. Подавляю желание спросить, не вспомнил ли что-нибудь. Вопрос убил настроение прошлой ночью и создал ненужные трения. Это больная тема. Не иметь памяти для него то же, что не различать цвета для меня.

– Ты не должен, – говорю вместо вопроса.

Парень трет застаревшее пятно на деревянном полу.

– Здесь грязно.

– Здесь нормально.

Он продолжает мыть пол.

Вздыхаю, беру полотенце из ванной и присоединяюсь к нему. Наши локти ударяются, он отскакивает в сторону. Все еще не привык.

– Твои руки.

Я морщусь, окуная полотенце в ведро с соленой водой.

– Ничего страшного.

Пальцы парня накрывают мое запястье. Я позволяю ему осмотреть мои ладони. Тепло его прикосновений распространяется по коже. Вдруг осознаю, что дырявая кофта, ставшая почти прозрачной от дождя, едва прикрывает мою наготу. Для Ты-и это ничего не значит, но гость – не Ты-я. Он может увидеть. Уже увидел, судя по оттенку его щек. Теперь я тоже краснею. Просто нелепо. Мне совершенно комфортно в моей наготе, по крайней мере насколько я помню.

Что изменилось?

Во-первых, прошлая я была гораздо ухоженнее. Уговариваю себя, что мое смущение никак не связано с парнем, который торжественно выносит приговор:

– Может произойти заражение.

– Заживет.

Убираю руку, хватаю полотенце и бросаюсь в атаку на пятно. Он не доволен ответом. Решительно повторяю:

– Заживет, правда.

У меня есть доказательства затягивания ран похуже, чем эти. Но лучше ему о них не знать.

Уборка – его способ ухода от действительности. В конце концов он к ней возвращается. Работаем в тишине. Дождь на крыше утихает по мере того, как мы заканчиваем.

Парень идет в сад. Я выхожу на улицу, наслаждаясь остатками пасмурного дня, чтобы разрезать стволы на грубые бревна для Хьюберта № 2. Мне придется дать ему имя. Или им. Или ей. Леона. Имя внезапно появляется в голове. Звучит жестко. Мне понадобится жесткость и твердость, чтобы уплыть с этого острова на плоту. Потому что, честно говоря, Леона будет плотом. У меня нет ни навыков, чтобы построить правильную лодку, ни трех лет в запасе.

Темнота наступает рано, заставляя вернуться в дом. Я принимаю ванну, смывая дневную грязь. Пока вытираюсь, аппетитные запахи просачиваются в комнату. Следую за ними на кухню. На столе миска. От нее поднимается пар, чувствуется запах картофельного пюре…

…посыпанного колечками лука с кусочками золотистого сливочного масла. Вкусы тают на языке, словно настоящие. Напротив меня улыбается Кей. Я наклоняюсь, пуская слюни, чтобы посмотреть содержимое миски.

…край стола упирается в живот. Таро, а не картошка.

Дверь позади меня открывается. Я резко поворачиваюсь:

– Ты собрал их?

– Всего два.

Он моет руки.

– Всего?

Джоули, там только двенадцать штук.

Гость выключает кран. Кап-кап-кап. Последняя капля.

– Я не позволю нам голодать.

Упреждающий тон, словно чувствует мои выпущенные иглы. Он не ошибается. Еще не видя парня, догадываюсь, какое у него выражение лица.

– Дело не в нас.

Я ем ровно столько, сколько необходимо, остальное запасаю. Пеку невкусное печенье, потому что оно долго хранится. Но пюре из таро? Роскошь, которую мы не можем себе позволить.

– Мне нужен паек на дорогу, – говорю я ему.

Вспышка, которую вчера могла бы и не заметить, мелькнула в его глазах. Но сегодня я научилась читать между строк.

Его сжатые губы – скептицизм. А что, если там ничего нет? Мягкость в глазах? Очень жаль, что приняла за сочувствие. Она может быть мертва. Он думает, что я сумасшедшая, и это ужасно злит, пугает… что, если он прав? И когда мы оказываемся близко друг к другу на крошечном пространстве кухни, словно в ловушке, я вдыхаю его сомнение. Мне нужно срочно выдохнуть, чтобы его слова покинули мой рот, прежде чем проникнут в мой разум.

– В отличие от тебя, меня ждут.

А после не вижу его лица. И того, что мои слова сделали с ним. Потому что сквозь слезы смотрю на Кей. На ее сухие глаза. Она сильная. Я сломлена, хотя не должна переживать так сильно: мама едва присутствовала в нашей жизни. Мне хочется спросить себя: что со мной не так? Но вместо этого спрашиваю Кей: «Да что с тобой не так?» Память подводит.

Парень ушел. Стою одна на кухне М.М., вцепившись в стол. Капельки усеяли деревянную поверхность. Вытираю их со стола. Вытираю со щек. Шмыгаю носом. Помню, тогда мы были совсем маленькими. Мои последние слова Кей были настолько же обидными? Говорила ли я, что люблю ее, а если нет, то смогу ли когда-нибудь сказать? Скажу. Должна. Беру миску с пюре. Аппетит пропал, но еда есть еда. Нельзя ее тратить впустую. Я ем. Вкусно, с морской солью. Праздник для моей раненой души. Оставляю больше половины парню. Когда он вернется. Если вернется. Жду у окна до наступления ночи, затем сворачиваюсь клубком на диване, чувствуя сожаление и тоску. Ты-я приближается ко мне.

– Я причинила ему боль.

Она останавливается у моих коленей.

– Согласна.

– Он никогда не вернется.

Знаю, мой голос звучит жалобно, мелодраматично, но ничего не могу с собой поделать.

– Не согласна.

– Ты так уверенно говоришь, – ворчу я, опуская голову на подлокотник дивана. Глаза останавливаются на потолке. Мы на заброшенном острове с ограниченным количеством жилой недвижимости. В конце концов ему придется вернуться. Никаких гарантий, что мы снова будем общаться.

«Стану скучать по его голосу», – я вздыхаю, испускаю стон и закрываю глаза рукой.

Ты-я, как и Кей, назвала бы мое поведение иррациональным. Знаю парня всего ничего. Два дня? И вот спустя три года без человеческого общения, плюс два дня, как у меня уже появилась зависимость. Прошлая я посмеялась бы надо мной нынешней: сердце болит, бессонница не дает уснуть.