– Бог в помощь, – произнес Бернар.

– А, это ты, – обернулся Иосиф, – и тебе Бог в помощь, брат.

Он укладывал поленца не торопясь, с расстановкой, особенно не утомляясь. На это Иосиф был мастером. Что, впрочем, было понятно, учитывая его телосложение и искалеченную ногу.

– День сегодня хороший удался, – начал издалека Бернар.

– Ты лучше скажи, что тебя привело, – усмехнулся хромоножка, – со мной канитель разводить тебе не надобно.

– Хорошо, – согласился Бернар, – что тебе известно о брате Клементе?

– О Клементе знаю то же, что и все. Наш хранитель только и делает, что над своими драгоценными свитками трясется, и если ему предложили бы выбрать: завтра или монастырь с монахами сгорит, или библиотека, то не раздумывая он ответил бы, что монастырь может провалиться в тартарары, лишь бы книжки его целы были. Вот и когда теолога ты лицом к земле нашел, то Клемент даже глазом не повел, только обрадовался.

– У меня сложилось впечатление, что он и теолог были раньше знакомы.

– И в этом ты не ошибся, мой дорогой Бернар, на этот счет я могу тебя просветить. Они вместе учились, были новициями в монастыре Сен-Дени, и не только… – многозначительно произнес Иосиф и оглянулся, проверяя, не слушает ли их кто-то посторонний, – не только учились, если я не ошибаюсь. Я даже тогда подумал, что слишком наш Клемент чувствительно выражался о своем друге, словно между ними была не только дружба. А о вынужденной разлуке говорил, как наш покойный брат Пьер Абеляр о расставании с Элоизой. Но всем известно, что любовь такая противна природе, ибо мужчина должен пылать или страстью к женщине, или, как мы, к своему Создателю! – В голосе Иосифа зазвучал праведный гнев, и маленький хромоножка сразу стал значительнее, выше ростом. – И сам знаешь, чем рискуют такие грешники: для них меч – счастливое избавление! Хотя чаще всего их сажают на кол!

Бернар кивнул, ему все это было хорошо известно. Дружба между некоторыми монахами часто превращалась в нечто иное, более сердечное и близкое. С искушениями плоти бороться удавалось не всем. Не раз монахов заставали в ближних к монастырю домах терпимости. Ну а тем, кого больше привлекал собственный пол, вообще было проще. Бернар помнил, как недавно отлучили от сана наставника молодых послушников соседнего монастыря, злоупотреблявшего своим положением и совращавшего новициев. Правда, из уважения к сану он отделался легко, отлучением и пожизненным отшельничеством на хлебе и воде.

Итак, Клемент хорошо знал Ожье. В информации Иосифа санитарный брат не сомневался. Перед внутренним взором предстали полные холодного гнева глаза Клемента. Инфирмариус мог поклясться всем, чем угодно, что хранитель библиотеки ненавидел теолога. Только откуда такая вражда? Какая кошка пробежала между бывшими друзьями молодости и возможными любовниками? Вопросов у Бернара накопилось уже немало, следовало начать искать на них ответы.

* * *

На следующее же утро Настя снова отправилась к Нике. Гречанка была не одна. На пороге, явно собираясь уходить, стояли двое: молодой парень и девушка. Ника тут же представила уходивших и прибывшую.

– Это Коста, мой друг с самого детства, тоже из Греции, а это Селина, познакомьтесь, Анастасия, она работала с Эдом, – голос Ники дрогнул, но она быстро справилась с нахлынувшими чувствами.

Молодые люди пожали протянутую руку Насти, Коста, невысокий, но ладно скроенный брюнет, тепло и с чувством, а Селина, невзрачная девица с мелкими чертами лица и полноватой фигурой, еле дотронулась. Она почему-то Столетову сразу невзлюбила. Это было видно по поджатым губам и отведенному в сторону взгляду.

– Так это вы тот самый специалист, к которому он обращался за расшифровкой? – сразу спросил Коста.

– За расшифровкой чего? – переспросила сразу Настя.

– Я перепутал, не обращайте внимания, – ушел от прямого ответа Коста.

Черные волосы Косты были курчавыми, а замечательно загнутые ресницы делали его глаза почти девичьими. Но на этом сходство с женской половиной человечества заканчивалось. Он был неловким, застенчивым, но внутри чувствовались сила и страсть. Особенно если судить по взглядам, периодически бросаемым в сторону Ники. «Пассионарная личность!» – заметила про себя Настя. Да и определение «друг детства» не выдерживало никакой критики. Он был для Ники кем угодно, но только не другом детства. Молодые люди быстро распрощались. Настя с Никой остались одни.

– Будешь кофе? – спросила Ника.

– С удовольствием, – произнесла ее гостья.

Они расположились в маленьком салоне. Кофе был необычайно вкусным. Ника в ответ на Настины похвалы рассмеялась, говоря, что готовила его по особому рецепту, но не выдаст его даже под пытками. Было видно, что она расположилась к русской гостье, да и после смерти Магнуса как бы маленькая гречанка ни держалась, но ей было одиноко и грустно. Они болтали уже минут пятнадцать, когда Настя заявила:

– Коста – симпатичный и влюблен в тебя.

– Был влюблен, – уточнила грустно Ника, – сейчас мы просто хорошие друзья, но я перед ним все равно испытываю чувство вины.

– Почему? – пожала плечами Столетова. – Насильно мил не будешь.

– Нет, если бы только это! На самом деле все было совершенно иначе. Мы были близкими друзьями, я в один момент даже думала, что влюблена. Потом эта идея поехать во Францию. В Греции был такой мрак, что хотелось вырваться. Тем более дали стипендию и комнату. И я настояла, чтобы он покинул монастырь и поехал со мной во Францию.

– Покинул монастырь? – сделала широкие глаза Настя, история начинала становиться все более и более интересной.

– Между мной и верой он выбрал меня. Он готов был на все ради меня, а я встретила Эдуарда, и все стало так сложно, – вздохнула Ника и зябко передернула плечами.

– Может быть, ты вовсе ни при чем, может быть, он и сам понял, что монашество не для него? – предположила Настя.

– Хорошо, если бы так и было. Только боюсь, что все не так просто. Конечно, есть люди, которые интересничают, у других это всего лишь кратковременный порыв или разочарование в чем-то и ком-то… Нет, Коста – другой, его вера – другая, она настолько глубокая, истинная, подлинная. Ради нее он готов на все. В монашестве он видел смысл собственной жизни. Но я все перевернула. Повела себя как настоящая дрянь. Эд был прав! Я всего лишь эгоистка, жалкая, подлая эгоистка! А Коста, представляешь, он мне все простил, вот так, великодушно, просто сказал, что рад за меня и все такое прочее, что я заслуживаю счастье и что все равно монаха бы из него не получилось! И продолжал оставаться рядом надежным и верным другом…

– А Селина, ты давно ее знаешь?

– Эту стерву? – переспросила Ника. – Слава богу, недавно. С момента знакомства с Эдом, он с ней учился в лицее, и с тех пор она клеится к нему, как самая надежная в мире липучка. Свой человек в семье и прочее, прочее, прочее.