У Настиной собеседницы в мозгу крутилась одна-единственная идея. Столетовой все это стало изрядно надоедать. Тем более мускат был выпит, тарталетки съедены, заказывать еще одну бутылку ей не хотелось. Селина и без этого была хороша. В этот момент интересная мысль мелькнула в ее голове. А почему бы и нет!

– Слушай, – заговорщицки произнесла она, – а ты рассказала об этой встрече полиции?

– Нет, – спохватилась Селина, – да как-то неудобно! Подумают, что я за ней следила!

– Как это неудобно! – делано возмутилась Настя. – Это же важный элемент в расследовании!

У Селины глаза загорелись. Возможность создать Нике дополнительные неприятности она упустить не могла.

– Ты думаешь, это необходимо?

– Абсолютно! – уверенно заявила Настя, надеясь на одно, что Бодлер никогда не узнает, какую идею она только что внушила школьной подруге Магнуса.

– Ой, не хотелось бы, да и как-то неловко, как будто я хочу навредить Нике!

Селина тянула, была бы ее воля, то приковала бы Нику к столбу и подожгла костер, но не собственными руками. Примерная девочка не любила общественного порицания.

– Мы не имеем права скрывать этот факт, – постановила Настя, – тем более подумай, тебя могут обвинить в сокрытии истины!

Глаза Селины широко раскрылись. Столетова нашла нужные слова. Речь больше не шла о личной мести, а об общественном долге. Примерная девочка знала, что такое слово «надо». Теперь Настя была уверена, что завтра же следователь будет в курсе. А значит, через некоторое время она наконец узнает, что связывало Старицкого, Дильса и Магнуса. Спасибо Бодлеру, ей все больше и больше нравилось чувствовать себя кукловодом.

Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

К ужину Бернар прибыл без опоздания. Быстро вымыл руки и прошел на свое место. Приор внимательно обвел глазами помещение в поисках опоздавших или отсутствующих. Последним зашел в трапезную Петр Достопочтенный. Началась молитва. Монахи стояли молча, опустив глаза и слушая. Наконец прозвучали последние слова De verbo Dei, каждый сел на свое место. Началась трапеза, ели в глубоком молчании, слышалось только позвякивание ножей, бряцание кубков и шаги разносившего пищу брата-апокризиария. За чечевичным супом подали яйца с сыром и луком, потом последовали вареные в меду яблоки. Все вроде бы было как обычно, но атмосфера была какой-то особой, более тягостной, что ли. Бернар решил про себя, что наверняка на всех повлияли похороны Гийома Ожье. Брат Иосиф, сидевший напротив, сделал многозначительный знак, что ему было что сообщить. Бернар еле заметно кивнул, дав понять, что послание понял и они поговорят после. Наконец каждый перевернул свой кубок, и все один за другим встали, произнесли слова благодарственной молитвы и вышли гуськом.

Бернар завернул за угол недостроенной левой башни и нашел поджидавшего его Иосифа.

– Где ты был, брат? – сразу спросил тот.

– Мне нужны были травы, – уклонился от прямого ответа Бернар.

– Всегда так! – возмутился Иосиф. – Я тебе все, как на ладони, а ты скрытничаешь! Тогда не буду тебе ничего говорить!

– А что ты хотел мне рассказать?

– Сказал же, что не буду! – обиженно произнес Иосиф, но с места не двинулся.

– Я что-то пропустил?

– Еще бы! – хмыкнул Иосиф.

– Не тяни, Богом прошу, дорогой брат, – примиряюще произнес санитарный брат.

Иосиф помедлил, но желание рассказать новость оказалось сильнее обиды, хромоногий монах решил дать себя уговорить и сменил гнев на милость:

– Ты знаешь, что после похорон произошло? Настоящая драка, и кого! Аббата с посланцами короля!

– Драка! Аббата с посланцами! – поразился Бернар.

– Сам видел, у меня сердце в пятки ушло, когда посланцы Сюжера за мечи схватились! Угрожают Петру Достопочтенному, а он ни в какую, стоит на своем! Ну, думаю, неужели на такой грех пойдут: в святом месте на святого человека руку поднять! А ты бы видел брата Ансельма нашего! Не агнец божий, а настоящий лев! Как из фрески со Святым Валентином! Только что не рычал! Слава Господу, тут и другие братья подоспели! Я одним из первых аббата нашего телом заслонил! – не преминул отметить собственный героизм Иосиф и скороговоркой продолжил: – Мы кругом стали, посланцы-то мечи в ножны обратно засунули. То-то, получили! Мы за себя постоять умеем! Наша молитва сильнее их мечей! – с гордостью закончил он.

«С голыми руками и молитвой против меча не очень-то попрешь! – вздохнул про себя Бернар. – Если посланцы Сюжера решили бы довести дело до конца, то никакая молитва ни аббата, ни других монахов не спасла!» Но вслух произнес другое:

– А из-за чего случился спор, тебе ведомо или нет?

– Точно не знаю, я после начала его подоспел, вроде бы речь шла о каких-то манускриптах из нашей библиотеки.

– Тонариях?

– Точно тонариях! – обрадовался Иосиф. – Ты совершенно прав, брат. Вроде бы Сюжер потребовал, чтобы Клюни передал их Сен-Дени. Но наш аббат не соглашался, говорил, что, мол, они наши и всегда были собственностью нашего монастыря. Правда, потом, когда все успокоилось, он согласился передать некоторые из них Сюжеру. Даже сказал, что посланцы короля могут выбрать. И мало того, предложил, чтобы наш кантор Гонориус отправился в Париж, в Сен-Дени. Мол, только Гонориус способен их расшифровать. На том и порешили.

«То есть посланцы добились своего?» – промелькнуло в мозгу санитарного брата. Все кружилось вокруг этих тонариев. Неужели Теодориус был прав, и эта волшебная мелодия существует. «Одилон» – всплыло в памяти. Ждавший смерти в его лазарете старик считался одним из лучших во всем христианском мире знатоков священной музыки. И если такая мелодия существовала, то старый монах был в курсе. Может быть, поэтому Ожье так упорно пытался разговорить старика. То-то визит теолога в лазарет показался ему странным.

Бернар поблагодарил Иосифа, пообещав в следующий раз держать его в курсе всего происходящего, развернулся и поспешил в свою лечебницу. На пороге его чуть не сбил с ног Мартин. Круглое лицо его ученика посерело.

– Что-то случилось? – спросил Бернар, неприятные предчувствия сжали сердце.

– Брат Одилон! – запыхавшимся голосом произнес коротышка и всхлипнул.

Никаких комментариев не потребовалось. Бернар понял, что это означало. Он коротко приказал Мартину предупредить первого встретившегося монаха и возвращаться. Сам же бегом кинулся внутрь.

– Брат Одилон! – Он схватил умирающего за плечи, с обреченностью понимая, что опоздал. Старый монах был на пороге, и никакие земные дела его уже больше не касались.

Послышалась трещотка келария, оповещающая весь монастырь, что один из них готовится к встрече со своим Создателем. Монахи со всех сторон поспешили к лазарету. К смертному ложу приблизились приор Бенедикт, брат Ансельм, брат Клемент, другие монахи. Торжественное «Исповедуюсь» зазвучало в полной тишине. Вошел аббат. Лицо его было торжественным и печальным, как и лица всех братьев. Каждый считал своим долгом помочь душе умирающего пересечь границы земного мира. Бернар с Мартином расстелили на земляном полу власяницу, крест-накрест посыпали пеплом и переложили на нее умирающего. Одилон, крепко сжимая распятие, захрипел, пытаясь что-то сказать. Аббат наклонился к нему. «Простите меня, Ваше Святейшество!» – с отчаянием прошептал он.