Говорят, что северокорейская элита предпочитает именно Craven A — или «Кота» (из-за изображения кота на логотипе марки). Блок «топовых» сигарет стал прекрасной мелкой взяткой. Его можно даже считать чем-то вроде универсальной валюты — это, несомненно, более выгодное вложение средств, чем банкноты Северной Кореи. Не вызывает сомнений и тот факт, что члены северокорейской верхушки с готовностью злоупотребляли своим привилегированным положением, чтобы незаконно перепродавать произведенные в КНДР Craven A (вместе с другими марками сигарет) в Китае.

Контрабандный экспорт сигарет из Северной Кореи действительно растет. Невзирая на то что этот бизнес незаконен, низкая себестоимость северокорейских сигарет представляет слишком заманчивые возможности для легкой наживы — северокорейские сигареты переправляют в Китай, переупаковывают и продают там как сигареты местного производства. Китайские курильщики, похоже, совсем не против такого гешефта, поскольку лучшие северокорейские табачные бренды производят весьма качественный продукт. Этому сильно способствует конкуренция. Подобно всем «официальным» предприятиям, производство сигарет контролируется государством. Однако отдельные фабрики — а их довольно много — конкурируют между собой, и каждая предлагает довольно широкий спектр марок. Более того, в новую эпоху частно-государственного капитализма чиновники, управляющие этими фабриками, имеют прямой финансовый интерес в том, чтобы удовлетворять запросы потребителей. Это стимулирует. Рассказывают даже о случаях своеобразного «рейдерства», когда более могущественная государственная организация вроде Государственного комитета обороны выдавливала другие из бизнеса, отбирая у них наиболее успешные фабрики.

Спрос на сигареты остается стабильно высоким. С 2000 года власти КНДР проводят спорадические антитабачные кампании. Сам Ким Чен Ир называл курильщиков среди «трех великих глупцов» двадцать первого века[91]. Но это не сильно помогло, ибо сам Ким Чен Ир был курильщиком и так и не смог бросить. Ким Чен Ын также подвержен этой привычке, и в этом смысле он по крайней мере имеет что-то общее с большинством своих обездоленных подданных. Некоторые считают, что такое распространение курения в КНДР является следствием перманентного стресса, под гнетом которого живут северокорейцы, но такой вывод представляется слишком мелодраматичным. По данным на 2005 год, например, 59 % мужчин в Китае и 53 % в Южной Корее были курящими.

В общественном укладе Северной Кореи до сих пор большое значение имеют традиционные, конфуцианские по природе, морально-этические нормы и ценности. Поэтому, например, закуривать в присутствии старших по возрасту (не получив от них предварительно одобрения на это) считается неприличным. Также жестко табуировано женское курение. Впрочем, есть архетип, которого это правило не касается, — это аджумма в возрасте (хотя она скорее будет курить трубку, чем сигареты). Возраст сообщает ей старшинство и некую меру авторитета, но и одновременно лишает женственности в традиционном корейском мировосприятии. Надо заметить, что обе эти социальные нормы не являются «изобретением» северокорейской политической системы — вплоть до самого последнего времени южнокорейские мужчины демонстрировали то же отношение к курению (и к женщинам). Последних, правда, это отнюдь не останавливало — те, кто хотел курить, курили. Просто делали это втайне от окружающих. Так же поступают и женщины на Севере, кстати.

Курят ли в Северной Корее что-нибудь покрепче? В 2013 году международные СМИ устроили шаманские пляски с бубнами вокруг внезапно сформировавшегося образа КНДР как рая для любителей «травки». Но все это оказалось сильнейшим преувеличением. Как и во многих других странах, конопля в Корее издавна считалась очень полезным растением. Еще в 30‑е годы ХХ века коноплю выращивали в каждой провинции, особенно в южных, где климат мягче. Конопля была вполне товарной культурой: согласно исследованиям Ли Джонхэна, из нее делали ткань, в которую летом одевалась примерно треть населения страны. Она созревала раньше риса, что давало возможность использовать поля для обеих культур в течение года. Даже в конце 50‑х годов ХХ века в Южной Корее около 9000 га полей занимала «посевная» (сельскохозяйственная) конопля.

Естественно, население страны раньше или позже открывало для себя удовольствие от курения конопли. После разделения страны южнокорейцы продолжали наслаждаться марихуаной, но не до такой степени, чтобы это можно было бы посчитать социальной проблемой. Кроме того, сорта конопли, традиционно культивируемые на полуострове, не обладали особенно сильным наркотическим воздействием. Многие считали «травку» просто альтернативой табаку; еще одной набивкой для самокрутки. И сегодня, говорят, северокорейцы называют коноплю ип-тамбэ, «листовым табаком».

Южнокорейская государственная табачная монополия (сегодня известная как KT&G), по слухам, набивала марихуаной свои сигареты в 1960‑х, в период перебоев с поставками табака общенационального масштаба. Только в 1970‑х администрация тогдашнего президента Пак Чон Хи под давлением США официально запретила курение марихуаны в Южной Корее. Бывшие волонтеры из Корпуса мира в Корее вспоминали, как им поручали прочесывать сельскую местность, отыскивать и сжигать посевы конопли[92]. Некоторые — многие, по правде говоря, — признавались, что сами покуривали марихуану в ходе работ по ее уничтожению. Но президент Пак отнесся к искоренению марихуаны со всем рвением, и даже сегодня в Южной Корее легкомысленный любитель «пыхнуть» рискует получить реальный тюремный срок, если его застигнут за этим занятием.

В Северную Корею, однако, добровольцы из Корпуса мира не заглядывали. Культивирование — и эпизодическое курение — конопли там продолжалось, как и прежде, и сегодня КНДР считается ведущим производителем конопли. При этом надо подчеркнуть, что Северная Корея — отнюдь не «парадиз для торчков»: эту культуру всегда выращивали для производства ткани, а не для того, чтобы кайфануть.

Разговоры с перебежчиками также подтверждают, что северных корейцев не стоит считать серьезными потребителями марихуаны. Их «любимый» наркотик, однако, куда более губителен — метамфетамин. «Мет», на жаргоне называемый орым или пинду (оба слова означают «лед»; так же этот наркотик называют и в США; словечко пинду также в ходу и в Китае), к сожалению, оказался наркотиком, прекрасно подходящим для реалий Северной Кореи: он дешев, его производство не требует ни каких-то специальных знаний, ни сложного оборудования, он поддерживает энергию в уставших и голодных — по крайней мере до тех пор, пока они не превратятся в бессильных и безнадежных наркоманов. Перебежчики последних лет обычно на вопросы о распространении метамфетамина в КНДР отвечают «да он там везде» или «это даже не считается там наркотиком».