Хорошая история.

Правда, у нее есть очаровательный привкус некоторой семантической ненадежности. Что, кстати, и придает ей жизненность. Вот это все «я понимаю, что ты имеешь в виду, когда сказал, что понимаешь, что я имею в виду». Хотя это может быть ошибкой. Но в том-то и прелесть!

Налицо столкновение двух «ненадежных рассказчиков». То есть каждому кажется что-то не то… Хозяйка просто так предложила сантехнику кофе. Сантехник просто так ответил, что уже два раза пил кофе с женой. Точка. Остальное – домыслы и фантазии. Перефразируя Фрейда: иногда приглашение выпить кофе – это всего лишь приглашение выпить кофе. А отказ с рассказом, что уже пил кофе два раза с женой, – это всего лишь рассказ о том, что уже два раза пил кофе с женой.

Но жить в некотором легком взаимонепонимании – гораздо интереснее.

– Один греческий художник, – рассказывал молодой сценарист Голубцов своему лучшему другу, айтишнику Ерохину, – один знаменитый древний художник, его звали Апеллес, слышал?

– Допустим, – неопределенно сказал Ерохин. – А дальше что?

– Этот Апеллес хотел изобразить умирающего человека. Чтоб максимально натурально. И для этого прибил своего раба гвоздями к бревнам. Ждал, покуда он совсем уже почти издохнет, а когда началась агония, сел рядом и стал зарисовывать его лицо в предсмертной муке.

– Эк! – сказал Ерохин.

– Ну не мерзавец? Подонок, правда?

– Допустим.

– Попадись он в руки правозащитникам! – воскликнул Голубцов. – Его бы с говном съели. Но мир создан не для правозащитников. И вообще не для тех, кто льет слезы по страданиям бедных, жалких и бесправных. Мы все равно помним Апеллеса, а эту историю забыли.

– И что? – спросил Ерохин.

– Понимаешь, мне нужен такой момент, – сказал Голубцов. – Эпизод, типа. Женщина. Несчастная. Одинокая. Бедная, в смысле денег ноль. Возможно, приезжая. Снимает койку в общаге, например.

– Но хоть красивая? – заинтересовался Ерохин. – И молодая?

– Не обязательно чтобы очень. Но не уродина, конечно. И не старуха. Максимум тридцать.

– Ну и?

– И вдруг встречает мужчину. Красивого, доброго, в общем и целом обеспеченного. Он влюбляется. Они начинают жить вместе. У него на квартире. Она тоже влюбляется в ответ. Он делает ей предложение. Она согласна, она счастлива, она уже видит свое прекрасное будущее, и вдруг…

– Триппер? – спросил Ерохин, гоготнув.

– Ты что, дурак? – возмутился Голубцов. – И вдруг, внезапно, просто с бухты-барахты, он говорит ей: «Всё! Извини, я раздумал, я изменил свое решение, кончен бал, погасли свечи, собирай чемоданчик, пока-привет».

– И что? – удивился Ерохин.

– Вот я хочу узнать, что это будет. Увидеть ее лицо. Отчаяние, разочарование, злобу, слезы, даже сам не знаю, что там будет. Мне это нужно.

– Эксперимент! – сказал Ерохин и поднял палец.

– А она по морде не даст? – спросил Голубцов. – Ногтями не вцепится?

– Риск! – сказал Ерохин. – Без риска никак.

* * *

Дня через три, недалеко от метро, по дороге к дому, Голубцов увидел девушку-промоутера. Она раздавала флаеры на подушки со скидкой пятьдесят процентов, если возьмешь две. То есть вторая подушка бесплатно.

Все было, как он задумал. Она была усталая, с немытыми волосами, но с красивым лицом – тонкий нос, большие серые глаза, чуть обветренные губы с трещинкой. Руки без маникюра. Зовут Люба. Из Костромской области. Двадцать девять лет. Живет в общежитии, в комнате еще три подруги. Обещали взять в «Магнолию» кассиршей, но надо подождать.

Она с ним легко разговорилась, потому что он был симпатичный и простой, то есть умел себя так подать. Позвал ее перекусить в «Пироговую» в доме по соседству – в том доме, где он жил, то есть снимал квартиру.

Она жевала пирог с курицей, стараясь не торопиться. Она не выказывала никакого кокетства или смущения, не краснела, не хихикала в кулак на все его намеки и анекдоты и очень легко согласилась пойти к нему домой. Он даже испугался, что она проституцией занимается в свободное время, но потом увидел, что это не так. Она не просила у него денег, наутро она вымыла посуду, погладила ему две рубашки и собралась идти, а он вдруг предложил ей остаться.

– В смысле? – спросила она. – А как работа? Пятьсот рубликов в день. Не валяется.

– Ой, не смеши меня, – сказал он. – Сообразим. Проживем!

Вот тут, на это «проживем», она покраснела и опустила голову, а он ее нежно обнял за плечи, и она подняла к нему лицо, и они поцеловались уже совсем по-другому, не как вчера ночью, а ласково и нежно.

Прошел месяц, потом еще один. Дома все сияло. Вкусный завтрак, обед из трех блюд, горячий ужин. Прекрасный секс. И кстати, она оказалась вовсе не дура. С ней было о чем поговорить. Она окончила пединститут у себя в Костроме, исторический факультет, а в Москву подалась, потому что работы нет и заработка тоже.

* * *

Ровно через три месяца, день в день, Голубцов, уже накупивший ей разных одежек и одеколонов, уже пять раз намекавший на скорую свадьбу, уже возивший ее в Питер показать старику-отцу, вице-адмиралу в отставке, – ровно через три месяца Голубцов рано утром сказал ей:

– Люба! Есть разговор.

Сказал громко, на всю квартиру. Потому что она как раз варила кофе на кухне, а он натягивал домашние брюки.

Он решил, что этот ужасный для нее разговор должен быть на кухне. Во время завтрака. Чтоб, значит, ничто не предвещало.

– Ага! – крикнула она. – Иди, уже кофе булькает!

Он вошел, и она сняла с плиты кофеварку, разлила кофе по чашкам.

На тарелках уже лежал омлет, посыпанный укропом.

Он уселся, отхватил вилкой кусок воздушного омлета, положил в рот, отпил кофе. Она смотрела на него влюбленными глазами и улыбалась.

Прекрасный момент!

– Есть разговор, – сказал он равнодушно и сухо. – Довольно важный.

– У меня тоже, – весело ответила она.

– Да? Давай, я тебя слушаю.

Он неожиданно для себя обрадовался.

Он вдруг понял, что ему уже не хочется играть тот, три месяца назад задуманный эпизод. Может быть, в самом деле лучше обождать? Посмотреть, что дальше будет?

– Давай лучше ты. Ты же первый начал! – засмеялась Люба.

– Ladies first, – хмыкнул он.

– Ладно, – сказала она. – Как бы это покороче… В общем, всё.

– Что «всё»? – он поморщился. – В каком смысле?

– В смысле, что я раздумала. Не хочу дальше с тобой жить.

– Что?! – он поперхнулся и облился кофе.