не бросим. Если нам суждено умереть – мы умрем, но захватим с собою на тот свет побольше неверных. Воевать и погибать, не привыкать, тем более, как написано в Библии: “ Нет любви красивее, чем отдать жизнь свою за близкого своего “. А кто может быть христианину ближе христианина в войне против неверных турок. И вот мы с ними столкнулись. Нос к носу, меч к сабле. И пали уже все мои сотоварищи, и торчит стрела оперенная из моего плеча, и выпал тяжелый меч из рук моих, и в руке моей только длинный кинжал, и возрадовались янычары, что в руках у меня только кинжал маленький, а у них в руках сабли острые. И ошиблись они. Да, они ошиблись. Поднялась во мне суть душа глубинная, и пришла память ранее не веданная, и вернулись навыки, много сотен лет тому назад забытые, и увидели турки воинское мастерство мое, и пришли в ужас и смятение от искусства моего, и бежали они прочь от меня, и остался я, лежать раненый, средь погибших братьев моих, весь стрелами турецкими утыканный, но не побежденный.

– Эй, мужик, ты меня уже достал. Ты что такой квелый и дохлый? На тебя так пещера влияет? Я же говорил, что святое место здесь. Не жить тебе и никто тебе не поможет. Зря надеешься. Посмотри на себя, и сам все поймешь. Гляди – в поту весь, словно в баню сходил. Эх, ты.

– Да. Святое место. И пещера на меня влияет, и сильно влияет. Смотрел я уже на себя и вижу, что место это не простое. Ох, не простое.

– А-а-а, а я тебе, что говорил. Покайся, покорись. Признай их за хозяев. Глядишь и помилуют. Ну, накажут. Зато потом заживешь, как в масле.

– В масле – это в гиене огненной что ли?

– Тьфу ты. Типун тебе на язык.

– Нет, не покаюсь и не покорюсь. Не помню я, чтобы когда-нибудь сдавался и покорялся.

– Не кажи гоп, пока не перепрыгнешь, пока не увидел, в какую лужу плюхнулся.

– А здесь я с тобой соглашусь.

– Ничего, скоро уже придем.

И опять узкий каменный туннель. Опять изгибы и повороты. И опять помутнение в глазах случилось внезапно.

Я вновь был одет в форму военного моряка, но только на этот раз я был офицером – подводником и служил России и царю-батюшке-императору всея Руси. Рядом были еще офицеры и один мичман. А совсем рядышком, не более полуметра, стоял мой приемный отец капитан второго ранга, и он же – командир нашего подводного корабля. Прильнув к окуляру перископа, он осматривал горизонт. Не отрывая взгляда, он спросил

– Боцман, так что совсем никакой надежды на погружение нет?

– Никак нет, ваше превосходительство. Повреждения слишком сильные. Хорошо хоть так зависнуть смогли.

– А что толку, братец. Нас все равно видно. Немецкий эсминец нас явно заметил, и не надо быть пророком, чтобы предсказать, что будет.

Наконец, не отрывая рук от ручек перископа, повернул голову в нашу сторону.

– Боцман, полный вперед! Выжми, голубчик, все, что можно из нашей голубушки.

– Ваше пре…, Петр Васильевич, это…, если я правильно понял, … Мы же врежемся в германца.

Командир задумчиво покивал головой соглашаясь.

– Ты прав. Ниже ватерлинии. Но это еще не все. – Теперь он посмотрел на меня.– Граф, вы знаете, как я к вам отношусь, и горжусь вами. На правах командира и вашего отца, я предоставлю вам честь пустить торпеды по вражескому боевому кораблю. Последние торпеды. Промахнуться уже не возможно. Твои торпеды, сынок, вспорят брюхо этому левиафану, а наша субмарина довершит дело.

И я отчетливо помню, как слегка дернулся корпус лодки, выпуская из своего чрева смертельные щупальца, и, как от близкого взрыва своих же торпед, разломился корпус нашей лодки, и я, с разбитой головой и раздавленной грудной клеткой, тщетно пытался задержать дыхание, чтобы успеть и не умереть, но вода все-таки победила: она взяла меня измором и хлынула в мои легкие.

На этот раз я очнулся быстро. Встряхнув головой, произнес

– Теперь я понимаю, почему я так не люблю воду, а люблю просто полежать, позагорать на бережку.

– В смысле?

–А-а, проехали. Проехали. Мне уже хорошо.

Буквально через пять шагов на следующем небольшом изгибе я вновь был вынужден прислониться к стене. Но в этот раз видения проскочили так быстро, что я не успел ни упасть, ни что-либо запомнить. Еще одна моя смерть. А, может, это не я, а мои клоны из параллельных миров? И вот мы входим в пещеру. Первое мое ощущение – тепло. В большой пещере было значительно теплее, чем в туннеле. Второе – это журчание. Я моментально нашел глазами источник этого звука: на противоположной стене, левее середины, бил источник. С высоты в полтора метра он ниспадал серебряными тонкими нитями в очень красивую, изготовленную из тонкого серебра, чашу, а уж из нее на пол. Очевидно, под чашей был уклон или замаскированные щели, так как вода не растекалась, а непонятно куда исчезала. И только почувствовав и увидев это, я рассмотрел правее источника, в аккурат посередине стены, каменный резной трон, к которому походила бабулька – Божий одуванчик. Собственно, я обратил внимание на что-то движущееся, то есть на бабульку, а уж потом все и всех остальных. Хотя нет, не всех. Чуть позже я увидел две пары красных симметрично расположенных блюдца, которые изредка моргали.

– Наверное, родной брат “Пушка“ из Гарри Потера.– С ухмылкой подумал я. Хотя, вообще-то, там собачка была трехголовая и по размеру занимала всю комнату. Здесь что-то или кто-то другой, покомпактнее.

Тем временем, эта старушенция не спеша дошла до трона и уселась на него.

– Вроде бы такая же, как и я худая. Но я бы не сел на него без подушечки или тепленькой подстилочки.

Пауза затянулась. От нечего делать я стал рассматривать бабульку. Собственно, все старые женщины похожи, особенно, если сидят в полумраке и на некотором удалении от тебя. Допотопное платье, руки в перчатках. Хоп! А перчатки из темной ткани и трехпалые оказывается. Причем на обеих руках. Вот те на. Это или мутант, или урод, что собственно одно и то же. Или инопланетянка. Но лицо? А, может, маска? Так как все продолжали молчать, спросил я:

– Бабуль, может, вы масочку с лица снимете? Побудь те немного сама собой. Заодно, может, скажете кто вы. Раз меня сюда привели, значит, вы меня уже знаете.

– Хе. Скажите ему – кто она. Смерть это твоя. Понял! –