Помню, еще Люба-покойница говорила мне как-то, чтоб этот медальон совсем пропал. Это после очередного скандала было. То ли она ему горчичники ставила и камень этот хотела в сторону отодвинуть, то ли компресс ставила, а он как заорет!

– А не мог этот медальон к вашему брату попасть… как бы это сказать? Не совсем честным путем?

– А почему же не мог? Афанасий только для посторонних этакий благообразный отец семейства был, а так!.. Он всю жизнь стремился к успеху и деньгам. К славе! И ради них, мне кажется, ни перед чем бы не остановился. Сколько я его знаю, он никого по-настоящему не любил, никем не дорожил, коротко говоря, был эгоистом. Но была же у него какая-то цель? Не может человек на этом свете жить без цели, без смысла? У каждого она есть, пусть маленькая, мелкая, но есть. Любовь, семья, дети, счастье всего человечества, это, конечно, у людей великих, таких как Ленин или Сталин. А у простых людей цели в жизни проще, и если это не любовь, то скорее деньги или слава. А то и первое, и второе, – рассуждала, задумчиво глядя куда-то мимо майора, Анфиса Тихоновна. – Так вот, Афанасий никого особенно не любил, даже родного сына. Даже жену свою первую Любу, а славы и денег жаждал. Так что, может, и камень этот спер у кого по случаю, в молодости, конечно, когда гол был как сокол и только еще начинал на ноги вставать. К тому же тогда в стране такая неразбериха была, сами понимаете. Что он в те годы делал, я не знаю, а он мне не рассказывал. А вы знаете что? – оживилась внезапно Анфиса Тихоновна. – Давайте я вам покажу старые фотокарточки, их немного, но вдруг пригодятся?

– А что, давайте посмотрим, – согласился Михаил Николаевич, ни на что особо не надеясь, а просто желая продлить свое пребывание в этой уютной чистенькой квартире, с дурманящим запахом пирогов, борща и свежего хлеба, с геранью на окошке и белыми кружевными занавесочками на кухонном окне.

Анфиса Тихоновна провела его в комнату, усадила на диван, а сама принесла из кабинета большой тяжелый альбом в красном бархатном переплете.

– Вот. Тут все фотографии, больше, конечно, послевоенных, но есть и старые, – раскрывая альбом, поясняла Анфиса Тихоновна. – Вот, – указывая на потемневшую от времени небольшую карточку, сказала Анфиса Николаевна. – Это дядя Петр, отец Афанасия, с Агафьей Антиповной.

На фотографии стоял степенный молодой мужчина в косоворотке и пиджаке, а рядом сидела миловидная молодая женщина в скромной блузке, с убранными назад волосами. Под снимком вязью было выведено: «Москва, 1898 год».

– А вот Петя с отцом, ему здесь, наверное, семнадцать, – вынимая из альбома карточку, посмотрела на обороте дату Анфиса Тихоновна. – А вот это он уже в ремесленном. Он сперва на токаря при заводе учился. А вот это я уже не знаю где, – с интересом вертела в руках фото Анфиса, где Афанасий Петрович был запечатлен в компании молодых людей. – Это тоже не знаю. Вот это, похоже, за городом, может, на даче у кого-то? – рассматривала Анфиса Тихоновна снимок, на котором группа людей была запечатлена на фоне мелко застекленных окон веранды, под раскидистой березой. Подписи нет. – Странно, вот эта девочка чем-то на Ниночку похожа, – ткнула она пальцем в худенькую девочку лет тринадцати в светлом летнем платьице, с двумя косичками, стоявшую рядом с пожилым худощавым стариком в светлом летнем костюме.

– А на какую Ниночку она похожа?

– Ну как же, на прежнюю жену Афанасия. Я же вам говорила, что до Зинаиды он был женат на Ниночке и развелся около года назад.

– Ах да, – покраснел майор.

Общество Анфисы Тихоновны действовало на него разлагающе.

«Встряхнись, старый дурень, – приказал сам себе майор, – ты здесь, в конце концов, по делу, а не на вечере семейных воспоминаний».

– На кого она, говорите, похожа?

– Да вот на эту девочку, – повторила Анфиса Тихоновна, продолжая рассматривать фотокарточку.

– А кто эти люди? – рассматривая запечатленную на снимке компанию, уточнил майор.

– Я же говорю, не знаю, это еще до меня было, и, кажется, даже до Любы. Вон Афанасий какой молодой. Странно, как он попал в такое общество. Мне кажется, это какое-то семейство, и не из простых, – присматриваясь к снимку, поделилась соображениями Анфиса Тихоновна. – Одеты хорошо, а судя по снимку, это еще двадцатые годы. Платья у женщин нарядные, а эта вот старушка, смотрите, какие у нее руки и как держится.

– Да, пожалуй, вы правы. Может, это семья какого-то писателя? Ваш брат когда литературой увлекся?

– А сейчас и проверим, – вскочила с дивана Анфиса Тихоновна. – У нас хранится журнал с его первым стихотворением, в папочке сложен. Он любил им перед гостями или семьей прихвастнуть. Сейчас. Вот, смотрите, сейчас, – развязывая тесемочки, приговаривала Анфиса Тихоновна. – Журнал «Красная Нива», май тысяча девятьсот тридцатого года. Сейчас и стихотворение найдем. Он, конечно, и раньше стишки пописывал, а только, по рассказам Любы, их в печать не брали, а тут вот, извольте радоваться. Да еще и в такой журнал. Афанасий говорил, один из лучших. Я‐то вот не разбираюсь, – осторожно листала страницы Анфиса Тихоновна. – О! Вот оно.

Пылают зори ясные

Над нашею Москвой,

Вздымая знамя красное…

Ну и так далее. Смотрите. «А. Зыков».

– Он уже был женат к тому времени?

– Нет. Но за Любой уже ухаживал, а предложение сделал как раз, когда его стихотворение напечатали. Она, видите ли, девушка была видная, из хорошей семьи, отец у нее должность какую-то занимал в Наркомате просвещения, если не ошибаюсь. Не очень большую, но все же, для Афанасия с его сермяжным происхождением и это было много. Так что расписались они как раз после этой публикации. В мае месяце и расписались. А после свадьбы Афанасий решил уже в Ленинград перебраться.

– А почему? Все же в столице жил, печатать начали, тесть должность занимал, семья тут же, да и вообще родной город.

– Не знаю, – пожала плечами Анфиса Тихоновна. – Мне говорили, что Афанасий не захотел в Москве оставаться, чтобы самому пробиться. Чтобы никто не подумал, что