Все для тебя, mein Herr, мысленно проговорила я. Этого достаточно?

И вновь выжидающая тишина. Сперва он захотел мою музыку, потом душу – всю, до последней частички. Вот что означало – принести жертву.

Я достала из сумки кусок бабушкиного кекса, обернутый в холстину. Развернула, отломила кусочек, бросила в огонь. Вверх, к ночному небу, поплыл душистый аромат. Откусила сама. На языке вспыхнула нежная сладость, сладость и сила.

– Разделим эту трапезу, ты и я, – сказала я выжидающей тишине. – Но сперва немного музыки.

Я вскинула флейту и заиграла.

* * *

Я играла все подряд, все, что знала, – этюды, чаконы, экосезы, концерты, сонаты и баллады. Я вышивала по канве, разукрашивала, импровизировала и улучшала. Я играла без конца, пока не умер костер, пока пальцы не побелели от мороза, пока не осипло заледеневшее горло. Играла до тех пор, покуда тьма, подкрадывающаяся с периферии зрения, не накрыла меня безраздельно, и я уже не видела близкий рассвет.

* * *

Кто-то заключает меня в объятья.

– Ганс? – слабо спрашиваю я.

Ответа нет. Только ощущение. Чьи-то длинные пальцы пробегают по моей шее, легкие и нежные, как весенний дождь. Замирают на ключицах. Ласковое прикосновение напоминает мне о флейте, зажатой в моей руке.

А потом – все.

Меня разбудило хихиканье.

– Кете? – пробормотала я. – Еще рано.

Для утра еще слишком темно, моя сестрица-соня в такую рань не просыпается. Я завозилась под одеялом, в надежде прижаться к ее теплому боку, но рядом никого не было.

Глаза резко открылись. Несмотря на слабый свет, я различила, что нахожусь не дома, не в своей постели. Прежде всего, я осознала, что мне хорошо и уютно. Матрац, на котором спали мы с Кете, был старым, свалявшимся и комковатым, и сколько бы нагретых кирпичей, завернутых в шерсть, мы ни подкладывали в кровать, сколько бы одеял на себя ни натягивали, все равно всегда мерзли.

Я села. В комнате посветлело. Я ахнула от изумления: вокруг меня, подрагивая в воздухе, висели мерцающие огоньки. Я потянулась к одному из них, но в ответ раздалось сердитое «з-з-з-з-з-з», и мой палец пронзил короткий резкий укол боли. Огонек раздраженно запрыгал и лишь спустя некоторое время снова засиял ровным светом.

– Волшебные огни, – выдохнула я.

Феи. Гоблины. Эрлькёниг.

– Кете! – закричала я, откидывая простыни. Волшебные огоньки испуганно брызнули в стороны и задергались, но ответа мне не было.

Я в Подземном мире. У меня получилось. Этот раунд я выиграла.

Теперь, полностью проснувшись, я видела, что нахожусь внутри какого-то холма, пол, потолки и стены в котором – земляные. Ни окон, ни дверей – комната запечатана, точно могила. Кровать выточена из корней гигантского дерева, причудливо изогнутых и переплетенных, почти как если бы она росла из земли.

Я встала с постели. Огонь в красивом камине из белого известкового туфа шипел, весело потрескивал и рассыпал искры. Я провела рукой по каминной полке. Сливочно-белый камень отделан золотом; ни одного стыка, ни одного шва, словно камин вырезали из цельной глыбы. Подобное мастерство никак не вязалось с этим глухим склепом.

Я обошла каждый угол в поисках окошка, форточки, порога – любого намека на выход. Землянка была хорошо обустроена, в ней имелось и все самое необходимое, и приятные мелочи. Обстановка более всего напоминала будуар элегантной дамы. У камина стояли стол и кресла с обивкой в стиле Людовика XV, на утрамбованном полу лежал прекрасный ковер из золотых и серебряных нитей. Над каминной полкой висел зимний пейзаж, там и сям на пристенных столиках и комодах были расставлены изящные безделушки.

На первый взгляд комната казалась образцом гармонии и дамской изысканности. Однако при более внимательном рассмотрении на свет вылезали мелкие нелепости и проявления гротеска. Вместо пухлых херувимов с резных мебельных украшений скалились бесята. Узор на ковре под ногами представлял собой стилизованные круги паутины и засыхающие цветы. Фарфоровые фигурки были не прелестными китайскими пастушками, но нимфами-демонессами, погоняющими горбатых гоблинов; вместо пастушьих посохов в руках у них были острые серпы; разорванные платья выставляли напоказ груди, бедра и ляжки. На их губах играли не милые улыбки, а хищные ухмылки. Глядя на них, я поежилась.

И только зимний пейзаж над камином не таил в себе скрытого уродства. Картина отображала окутанный туманом лес, показавшийся мне знакомым. Туман словно бы двигался, клубился на моих глазах. Я всмотрелась получше, и сердце екнуло: это же Роща гоблинов! Пейзаж был написан столь искусно, что глаз не замечал отдельных мазков кисти, и перед зрителем будто бы открывалось окошко. Мои пальцы невольно потянулись к картине.

Сзади раздался взрыв смеха. Я рывком обернулась. На моей кровати сидела парочка малюток-гоблинов женского пола. Прикрываясь ручками, они весело хихикали. Я со страхом заметила, что в их тонких, как прутики, пальцах, слишком много фаланг. Их кожа отличалась коричневато-зеленым оттенком весеннего леса, только что пробудившегося от зимнего сна, а глаза не имели белков.

– Нет, нет, трогать нельзя. – Одна из карлиц погрозила мне пугающе-длинным пальцем. – Его величество рассердится.

Я уронила руку.

– Его величество? Король гоблинов?

– Король гоблинов! – фыркнула вторая. Росточком она была с ребенка, но сложена по-взрослому; коренастая, с блестящими белыми волосами, торчащими вокруг головы облачком чертополохового пуха. – Король гоблинов, ха! Мне он не король.

– Тс-с-с, Колютик, – утихомирила ее первая гоблинка. Она была выше и стройнее подружки и походила на гибкую березку. Прическа ее состояла из ветвей, обмотанных паутиной. – Нельзя такое говорить.

– Говорю, что хочу, Веточка. – Колютик вызывающе скрестила на груди руки.

Обе совершенно не обращали на меня внимания и вели себя так, будто я была предметом мебели. Даже среди гоблинов я умудрялась сливаться с тенью. Я многозначительно кашлянула.

– Что вы тут делаете? – Мой голос рассек их болтовню, словно удар хлыста. – Кто вы такие?

– Твои камеристки, – сообщила та, что звалась Колютиком, и ухмыльнулась, продемонстрировав два ряда кривых зубов. – Нас послали приготовить тебя к сегодняшнему fête[27].