Мой ответ определенно изумил музыкантов, они тут же прекратили играть. Я выхватила у скрипача смычок, прижала скрипку подбородком. Остальные участники оркестра выпучили глаза, но я притворилась, будто ничего не замечаю, взмахнула смычком и заиграла простой сельский мотив – лендлер, безусловно известный всем собравшимся в бальном зале.

Музыканты подхватили ритм, гости начали вставать со своих мест. После того, как мы с оркестрантами освоились в мелодии, я начала развивать и украшать ее, дополняя гармонической линией. В эту игру мы с Йозефом играли в детстве: брали знакомую мелодию и добавляли к ней гармонии. Как правило, гармония составляла терцию, а иногда – чистую квинту. Таким образом мой младший брат начал обучать меня основам музыкальной теории.

Когда лендлер закончился, музыканты посмотрели на меня, словно ожидая дальнейших указаний. Словно на концертмейстера. Я нервно сглотнула. Я так долго пряталась в тени брата, что свет чужого внимания был для меня почти непереносим. А потом я опять поднесла смычок к струнам и выбрала другую композицию из детства, на этот раз простой канон. Обозначив мотив, я кивнула флейтисту, затем гобоисту и, наконец, виолончелисту, и мы сыграли первый круг пьесы. Тонкая паутинка музыки, которую мы сплели, привела музыкантов в восторг, но и в радости их мерзкие физиономии были отвратительны.

Привыкнув друг к другу, мы начали импровизировать, переворачивать ноты наоборот, ставить с ног на голову – словом, играть в игру. Ведь музыка – это лишь игра, а я как-то об этом позабыла.

Внутри меня начало прорастать семечко. Давным-давно я зарыла свою музыку в самые темные уголки души, подальше от света. Зарыла так глубоко, что даже Йозефу, нежному садовнику моего сердца, не удалось заставить это семечко проклюнуться. Я сама не позволяла ему взойти. Только не в том мире, где я жила. Верхний мир нуждался в Лизель – послушной дочери и заботливой сестре. Если бы я дала семени взойти, то, набирая силу, оно заглушило бы другие ростки – другие жизни, которые требовали ухода.

Но теперь я обрела свободу. Музыка в моей душе из ростка превращалась в полевой цветок, в зеленый луг, в целый лес. Я пускала корни, чувствуя, как бурлит кровь. Дыхание мое сбилось, но рука водила смычком ровно и плавно.

Мою напряженную сосредоточенность нарушил звонкий смех. Смычок запнулся и упал. Все головы как одна повернулись в сторону входа в бальный зал. Там, на верхней площадке массивной лестницы – казалось, что она вырублена в камне и одновременно растет из него, – стоял Король гоблинов. Под руку с моей сестрой Кете.

– Лизель!

Сестра моментально нашла меня взглядом. Будь мы наверху, я бы поразилась скорости, с которой она выискала меня в этом море лиц, но здесь, в Подземном мире, я не удивилась. Я, как и она, смертная, и тут, среди гоблинов, пульсация наших жизней ощущалась особенно отчетливо. Я почувствовала Кете еще до того, как увидела.

Но даже если не брать в расчет громкое сердцебиение, выдающее в нас людей, я все равно уловила бы присутствие сестры. Ее красота была отшлифована, как брильянт, и блеск каждой грани этой ослепительной внешности усиливался благодаря наряду и ауре великолепия. В отличие от гостей бала, облаченных в костюмы оттенков земли и драгоценных камней, моя сестра предпочла летние пастельные тона. На ней было надето небесно-голубое платье, в лучах света отливавшее золотом, когда на него падал свет, а золотые, точно лучи солнца, кудри Кете были убраны в высокую прическу и украшены кремовыми розами и другими весенними цветами. Густо напудренное и нарумяненное лицо делало ее похожей на картинку, портрет, фарфоровую китайскую куколку.

При входе Кете держала Короля гоблинов под руку, однако, завидев меня, высвободилась. Широко раскинув руки, она сбежала по ступенькам, рассекая толпу одинаковых масок, с которых смотрело ее же лицо. Она тоже сжимала в пальцах маску, только гоблинскую.

– Лизель, милая! – Сестра обняла меня за талию.

– Кете! – Я крепко стиснула ее, прижав к груди, и услышала стук сердца.

– Я так боялась, что ты не придешь!

– Знаю, знаю. Прости. – Меня душили слезы. – Прости, что задержалась. Но все позади, сестричка, я пришла, я здесь.

– Как чудесно! – Кете радостно захлопала в ладоши. – А теперь давай танцевать!

– Что? – я отпрянула, чтобы посмотреть ей в глаза. – Нет, нет, нам нужно идти. Мы идем домой.

Кете капризно надула губки.

– Лизель, не будь врединой!

Под слоем макияжа лицо сестры было бледным и изможденным. Никакая пудра не могла скрыть темные круги под глазами, никакой помадой было не замазать бескровные губы. И только глаза Кете горели, сияли блеском. Был то блеск лихорадки или воздействие колдовских чар?

Я думала, что бросила сестру на произвол жестоких гоблинов, представляла ее в слезах и муках взывающей к верхнему миру. Как только я ее найду, полагала я, мы сразу убежим домой и укроемся под защитой родных стен.

Мой взгляд поверх головы Кете скрестился с взглядом Короля гоблинов. Он стоял со скрещенными на груди руками, прислонившись к каменному косяку, и издевательски улыбался. Даже со своего расстояния я видела, как поблескивают в мерцании волшебных огней острые кончики его зубов.

Думала, все будет так просто? – говорила эта улыбка.

Я выиграла второй раунд. Нашла путь в Подземный мир. Начался третий и финальный раунд игры: возвращение Кете наверх.

Ладно же, подумала я. Я верну сестру обратно к жизни, даже если придется тащить ее за волосы. Король гоблинов хитер, а я упряма. Еще посмотрим, чья возьмет.

– Хорошо, – сказала я Кете. – Давай танцевать.

Как по команде, заиграл оркестр. Скрипач с кислой миной забрал у меня свой инструмент. Музыканты снова исполняли народный танец, известный мне с малых лет, – быстрый цвайфахер. Услышав его, даже Кете начала непроизвольно притопывать. Я улыбнулась, подбодрила:

– Как тогда, в детстве. Ну, давай.

Кете надела гоблинскую маску, и мы соединили руки. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два, раз-два. Наши тела кружились и покачивались в такт музыке. Остальные гости последовали нашему примеру, и вскоре весь зал закружился в вихре танца.

Мы с сестрой хохотали, когда сталкивались с другими парами и наступали на чужие ноги. Голова шла кругом, от быстрого движения мы запыхались. Ведя Кете в танце, я старалась незаметно направлять ее к выходу, то и дело косясь на Короля гоблинов. Он один не присоединился к толпе и продолжал стоять в стороне, холодный и отчужденный.

– Помнишь, как ты, я, Зефферль и Ганс танцевали цвайфахер под папину скрипку? – тяжело дыша, спросила я.

– А? – рассеянно отозвалась Кете. Ее взор блуждал над столами, ломившимися от яств. – Что ты сказала?

– Я говорю, помнишь, как ты, я, Ганс и Зефферль танцевали в юные годы?

– Ганс – это кто?