Спутница его оказалась прекрасной провожатой по прихотливой и путаной, но превосходящей самые смелые ожидания коллекции Священного Престола. Когда Эспер увидел древнего Лаокоона с двумя сыновьями в поединке со змеями у алтаря Аполлона, то скульптура впечатлила его куда больше живописной вариации Роберти. В ней не было того почти предельного мрака, какой заполнял всё пространство картины; сам поединок, в котором уязвляемые и удушаемые неколебимо стояли в почти театральных позах, был больше похож на наказание богов за противление их воле, чем на последнюю и отчаянную схватку с бессмысленной и жестокой, внечеловеческой силой, как это было у Роберти. И совсем уж обрадовал Эспера Бельведерский Аполлон, увиденный в подлиннике, — это по Винкельманову слову «осуществление лучшего, что могут произвести натура, искусство и ум человеческий». Прекрасно сложённое обнажённое божество в плаще казалось только что высеченным из камня, и Эспер попытался сострить:

— Смотрите, совсем как петербургский кавалергард перед тем, как оседлать стройного жеребца.

— Ну, уж скажете.

Зашли и в Ватиканскую библиотеку, где Эспера ждала обещанная Меццофанти выписка. Сам падре вышел попрощаться и, бегло глянув на Александру, сказал на своём необычайно хорошем, хоть и книжном русском:

— О, я неплохо знаю вашу сестру. От княгини Елизаветы произошло много добра и ещё больше произойдёт в будущем. Передайте ей сердечный поклон и скажите, что мы всегда рады её помощи. А вас, милый князь, я ещё раз благословляю — в добрый путь!

На обратном пути Александра молча слушала Эспера, который был в ударе и рассказывал ей, не раскрывая до конца цели, о будущем путешествии в Болонью и о том, какие встречи ему там предстоят. Лишь подъезжая к вилле, она добавила:

— Когда будете проезжать через Флоренцию, обязательно посетите Uffizi; там вы тоже найдёте немало интересного, но особенно обратите внимание на одну картину Пьеро ди Козимо, которого Вазари считал ненавидевшим людей, даже своих подмастерьев, безумцем, жившим в доме как дикий зверь, поглощенным собственными видениями, но я-то думаю как раз наоборот — кажется, «Персей и Андромеда». А я вам напишу в Болонью, на адрес гостиницы «Le Due Corone», останавливайтесь там, — и быстро и решительно вышла из экипажа, после чего, не попрощавшись и не оборачиваясь, направилась к дому. Эспер какое-то время смотрел ей вслед, а потом приказал вознице трогать.

«Ваше Высокопреосвященство кардинал Педичини! — так начиналась выписка из архива Конгрегации пропаганды Веры, сделанная для него Джузеппе Меццофанти. — Спешу сообщить, что во исполнение данного нам Конгрегацией и Вами лично поручения мы предприняли розыски баснословного „змеиного дерева“, вызывающего столь ощутимое смущение в умах прихожан Юкатана, в частности, в вопросе о существовании противного высшему замыслу, магического, превышающего наше ему сопротивление, бессмысленно злого начала в сотворённой Природе, воплощаемого, по мнению туземных жителей, в дереве-людоеде. И если для нас проблема с каан-че — это, как Вы верно, Ваше Высокопреосвященство, заметили, вопрос установления научной истины, ибо ответ на вопрос о субъективном зле той или иной твари естественным образом разрешается в утверждении: „Всё, что ведёт к страданию во всех его проявлениях и особенно к страданию в смерти, — зло“, то для них этот вопрос есть проблема зла объективного, которое они вполне буквально и потому ошибочно считают сотворённым, как и сама Природа, от начала времён и потому античеловеческим попустительством нашего Творца. Стоит ли говорить, сколь возмутительны для всякого трезво и ясно верующего этот и некоторые другие из слышанных мною выводов, от повторения которых я предпочту удержаться в ответе Вам, не потому, что сколько-нибудь их опасаюсь, а потому, что они Вам, Ваше Высокопреосвященство, как и всему учёному духовенству нашей Церкви, ведомы давным-давно, а местная их расцветка роли не играет.

Итак, предприняв наши разыскания, мы достигли к 1 июля сего года мест, где хвойные леса Южного Юкатана сменились на лиственные. Именно здесь на их границе мы и рассчитывали увидеть баснословное растение, противоречивые сведения о котором столь смущали индейцев и вызывали законное беспокойство вверенной Вам Конгрегации Священного Престола. Предпринимаемое нами расследование должно было положить конец кривотолкам. Я и врач Мацей Моровецкий, старый товарищ мой по Виленскому университету, оказавшийся волею обстоятельств в Центральной Америке и присоединившийся к нашей экспедиции, были почти убеждены, что стоим близко к цели, потому как проводники наши впали в немалое беспокойство и отказывались ночевать в лиственном лесу, говоря, что если случайно заснуть под каан-че, то можно и не проснуться. Мы прошли несколько вёрст обратной дорогой и вернулись на опушку, после чего поставили палатки у ручья, решив завтра чуть свет совершить первую вылазку.

Спалось плохо, поднялись мы все рано; Моровецкий остался с тремя провожатыми сторожить палатки и имущество экспедиции, а я с ещё тремя местными уроженцами, вооружась лопатами и острыми ножами и прихватив с собой на всякий случай ружья, проследовал в лиственные заросли. Задачей проводников было указать мне каан-че, о котором я был столько наслышан последние несколько лет. Продвигались мы достаточно осторожно, потому как оно росло среди прочих пород, которые его не интересовали, а вот на приближение человека могло среагировать самым неожиданным образом. Я знал, что дерево каан-че относительно низкорослое, что прекрасно уживается в тени других деревьев, ибо солнца ему для роста почти не нужно. Вокруг нас пропархивали мелкие птицы, слышны были гукающие и свиристящие голоса, точной принадлежности которых разным живым существам я бы определить не смог. Неожиданно слева я сначала услышал, потом увидел отчаянное хлопанье крыльев одной из порхавших вокруг нас птиц, размером с горлицу, отчаянно пытающейся оторваться от ветки, на которую она присела, но словно прилипшей к ней. Присмотревшись, я увидел густую смолу, которой была эта ветка покрыта. Но самым удивительным было не это, а то, что чашечковидный отросток на ветке накренился к пойманной птице и начал втягивать её голову (крылья продолжали отчаянно хлопать), а потом заглотнул и всё тело. Зрелище было отвратительным. „Змеиное дерево!“ — заговорили проводники по-испански и тут же начали, побросав бесполезные ружья и подняв вверх острые лопаты и ножи, быстро оглядываться вокруг. При этом кто-то успел перекреститься и даже поцеловать висевшую на груди ладанку, и все они начали что-то шептать на своём языке, какого ни я, ни господин Моровецкий, к сожалению, не знаем.

Я пригляделся и увидел, что не все ветви „змеиного дерева“ имели чашечковидные отростки, но все сочились смолой, облепленной перьями и пухом птиц, а на некоторых были видны высохшие лапки или хвосты мелких млекопитающих, очевидно тоже пошедших на прокорм каан-че. Листьев на ветках было мало. Но некоторые из липких веток были ещё обвиты подобием коротких змей, отчего, вероятно, этот монстр и получил прозвище своё. И таких деревьев вокруг нас была целая семья, сначала нами не замеченная. Вероятно, они были соединены общими корнями, как грибница, и представляли собой огромную, пусть и неповоротливую и неуклюжую сеть, расставленную против обитателей девственного леса. Странным образом увиденное нами соединяло черты растительного и животного, и Бог весть каких ещё слепых действий можно было от него ожидать.