— Где он? — только и спросила Илария по-итальянски безо всяких предисловий.

— Он ушёл совсем, — улыбнулся князь. — Вы действительно Илария?

— Конечно, — ответила она.

— Эспер Лысогорский, — представился князь, отбросив показавшийся ему ненужным титул.

— Боже. Вы родственник Адриана?

— Да, племянник.

В этот момент запустили фейерверки. Получалось, что все знали друг друга, но говорили и действовали невпопад. Действительно, скучно здесь не было, как и обещала ему ещё на пароходе Александра.

— Не уходите никуда. Оставайтесь здесь, — неожиданно для себя осмелев, сказал Эспер.

— Да я никуда и не ухожу пока. Ваш дядя и тот, с кем я хотела поговорить, ещё недавно появлялись здесь вместе. Но это было во время отъезда сестры моей приёмной матери — вы ведь знаете, что я ей не родная дочь? — по делам в Петербург. Приёмная мать стала католичкой, и надо было подтвердить, что имущества у неё в России не осталось.

Эспер припомнил запрет на такие переходы (их стали особенно опасаться после польского мятежа) и требование в случае добровольного присоединения к Римской церкви отказаться от всего, что принадлежало новообращённым на территории Российской империи.

— Что же из этого следует?

— Видите ли, моя приёмная тётка была сильно увлечена князем Адрианом. Это было настоящее бедствие. И хорошо, что он уехал — надеюсь, что надолго, может быть, навсегда. Но… вы, похоже, узнаёте об этой истории последним?

— Не совсем, — ответил князь Эспер, смутившись от того, каким он оказался простофилей. — Вы прекрасно пели, Илария. Можно было заслушаться. Я заслушался.

— У нас вся семья музыкальная. Четыре певчие птички. Тётка моя Александра ещё очень хорошо играет на клавишных и на струнных.

— Да, я об этом тоже слышал, — ответил Эспер, чувствуя себя ещё бо́льшим дураком.

— Уж не грустите. Всё случается. Мне даже нравится, как вы смущены.

Лицо Эспера, как всегда, выдавало все его мысли и чувства.

— Вас ведь тётка моя пригласила? — продолжила Илария. — Она наверняка вас разыскивает: ей охота знать, о чём вы говорили с англичанином. Пойдёмте — я вас от неё укрою и покажу части нашего удивительного владения, где нет посторонних.

И они пошли. Фейерверки цвели в небе вращающимися восьмёрками: синими, красными, жёлтыми. Тут и там начали стрелять ракетами. Пылавшие со всех концов сада огромные светильники придавали бы своим переменчивым светом ощущение не то странного священнодействия, не то поджога Рима при Нероне, когда б не хлопки ракет, вспышки и шипящий, искрящийся свет фейерверков.

Илария привела его к правому крылу расположенных вдоль стены неосвещённых, но ловивших отблески садового огня крытых галерей, где за частоколом тонких и высоких, словно сошедших с помпеянских фресок, колонн располагались коллекции: фавны всех возрастов и видов, возбужденные карлики с нелепыми ушами и удами, взнузданные животные, сочетавшие в себе одновременно кита, козла и змея, на них — нереиды, также гении обоего пола с крыльями и без, в одном месте — рука или нога, в другом — каменная голова какого-нибудь древнеримского администратора, и, конечно, лампады, изображения языческих жертвенников, божеств и просто духов всех возможных видов и форм — словом, то курьёзное и необычайное, что радует сердце настоящего собирателя и историка.

— Вот. И мы с Кьярой это унаследуем, — сказала Илария, как-то по-простецки подбоченившись. — Каково?

— Конечно, совершенно поразительно и грандиозно. Многие годы кропотливого труда, усилия десятков, если не сотен тех, кто это отливал, складывал в мозаике, высекал резцом, потом закапывал — прочь от глаз пришедших варваров, потом откапывал на заброшенных руинах, потом восстанавливал. Я счастлив за вас.

— Значит, просыпаясь и выходя в сад, вы бы с удовольствием смотрели на это? Прямо с раннего утра? Каждый день?

— А вам — вам нравится?

— Моя приёмная мать хочет, чтобы из копий всего этого составился музей. Музей, только подумайте!

Красочные отблески фейерверков и колеблющиеся отсветы садовых огней пробегали по выставке курьёзов.

— Да, действительно много нелепого, даже смешного. Простите, я что-то слишком серьёзен.

— Пойдём, — сказала Илария, без особых предисловий перейдя на менее формальное обращение и взяв его за руку.

На шедшей от палаццо окружной аллее у галереи Эспер увидел Филиппа, в полутьме похожего в своём артистическом одеянии на заправского смуглого итальянца, и очень близко к нему стоявшую черноволосую Кьяру. Эспер вдруг сообразил, что обратно в Рим Вакаринчука влекло не одно искусство, что, судя по тому, как он и Кьяра смотрели друг на друга, по их жестам и коротким, не требующим пояснений репликам, симпатия была давней и прочной. В нескольких шагах от них он заметил приставленную к галерее высокую, выше крыши лестницу, очевидно забытую здесь смотрителями сада.

— Предлагаю залезть на крышу, — сказала Илария, — оттуда видно, как запускают ракеты.

— А ведь больше ничего и не надо, — сказал Эспер Филиппу по-русски. — Знаете, вот так и следовало бы прожить всю жизнь.

— Возможно, — улыбнулся тот и посмотрел на Кьяру. Та в ответ с улыбкой посмотрела ему в лицо. Потом сёстры глянули друг на друга. Кажется, эта «ловушка» была ими подстроена.

Тут была какая-то последняя простота и очевидность действия, которой всё ещё робевшему Эсперу — чужой язык, чужая, хоть и прекрасная страна — не хватало. Он осторожно приобнял Иларию; та подалась к нему плечом.

— Вот так бы давно, — сказала она очень тихо.

Эсперу было хорошо, как никогда. В этот момент в темноте впереди проплыло, как долгая тень, что-то светлое, и со стороны галереи раздался твёрдый знакомый голос, говоривший по-русски:

— Князь, я вас искала весь вечер. Рада, что вам так весело у нас. — Светлая фигура, вышедшая из ночной тени, оказалась Александрой: она подошла к Эсперу. — Вы мне нужны на несколько слов. Прости, Илария.

— Ладно, дорогая тётя, — ответила Илария по-итальянски, отстраняясь от Эспера, — только веди себя с нашим гостем прилично.

— А где же Сергей Алексеевич? — поинтересовался Эспер, когда они отошли на несколько шагов. Он и сам удивлялся тому, как за несколько часов в этом весёлом и счастливом обществе он осмелел и многое, что было бы для него почти непреодолимым, стало естественным и лёгким.

— Он уехал недавно. Знаете, у меня страшно разболелась голова. А теперь вроде бы проходит. Вам было здесь хорошо?

— Очень. И, кроме того, ваша чудесная племянница…

— Это всё пустяки. Да и разница у нас в годах невелика. Так что я ей скорее вроде старшей сестры.

— Младшая сестра ваша поразительна. Как, впрочем, и старшая ваша сестра. Да и вы сами. Я был очень впечатлён, ещё на пароходе.