— Ты поедешь в Питер?

— Зачем?

— Тебе же пришло приглашение от представителя президента Малютина.

— Ты и об этом знаешь?

— Мне кажется, что знаю о тебе абсолютно все.

— Благодаря компьютеру?

— Ему тоже.

Она даже не заметила, как ее пальцы оказалась в руках Ильи! Она не вздрогнула, не стала вырывать свою ладонь из его ладоней. Она лишь немного обмякла, прикрыла глаза и чуть заметно сжала пальцы.

Илья встал, не выпуская ее руки. Встала и Катя.

Мужчина привлек ее к себе, прижал и тихо поцеловал, вначале в глаза, затем в губы.

Поцелуй был долгим.

— Пойдем, — прошептала она и тихо двинулась по темной квартире в спальню.

В спальне они, не зажигая свет, разделись, бросив одежду на пол, прямо под ноги, и легли, прижавшись друг к другу.

— Не спеши, — попросила Катя.

— Я и не спешу.

— Мне завтра утром надо быть в аэропорту.

— Ранним утром? — переспросил Илья.

— На мой взгляд, ранним.

Илья обнял Катю крепче, затем ласково сжал ее голову руками.

— Не говори об этом, не вспоминай.

Мужчина и женщина, утомленные любовью, уснули, обняв друг друга. Через некоторое время Илья проснулся и разбудил Катю страстным поцелуем. Опять была любовь, но уже не бурная, а спокойная и нежная. Они крепко держали друг друга в объятиях, словно боялись, что кто-то из них может исчезнуть.

— Ты уже не спешишь? — спросил Илья на рассвете.

— Нет, не спешу.

— Но ведь тебе надо ехать?

— Может, послать все к чертовой матери? Может, вот здесь и есть настоящая жизнь, — и Катя скомкала в пальцах край простыни.

— Мне нравится.

— Что?

— Когда ты так говоришь:

— Не обольщайся, утром всегда приятно вспомнить ночь любви. И я буду вспоминать о ней в самолете. Встаем.

— Чтобы воспоминания были еще более приятными, не ты, а я приготовлю завтрак.

— К черту завтрак, не хочу вставать, не хочу уезжать.

— Но ведь тебе надо?

— К сожалению, надо.

— Тогда пошли.

— Это ты меня заставил.

Пока Катя принимала душ, Илья готовил завтрак. Они сидели на тех же местах, что и вчера, смотрели друг на друга, но смотрели уже совсем по-другому. Их глаза говорили больше, чем могли сказать самые красноречивые фразы.

— Да.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— Ничего.

— Вот еще бутерброд, съешь, дорога долгая.

— Спасибо.

— У тебя такая нежная кожа, — немного подумав, сказал Илья. — Когда я тебя увидел на улице, сразу почувствовал, что в нашей жизни случится такое чудесное утро.

— Я в тот момент ничего не почувствовала, — улыбнувшись, сказала Катя. — Мне просто было досадно, что сломался каблук. Я и не предполагала, что какие-то сломанные туфли могут привести в объятия такого замечательного мужчины.

— Обманываешь.

— Думай как хочешь.

— Ты же знаешь, как мне хочется думать…

— И не догадываюсь…

* * *

Они расстались в аэропорту. Катя помахала рукой, Илья махнул ей в ответ, И уже через полтора часа Екатерина Ершова сидела в самолете. Кофр стоял под ногами, сумка была сдана в багаж. Она смотрела в иллюминатор на серый бетон, на крыло самолета, на голубое утреннее небо, по которому плыли белые, похожие на пушечные взрывы обдала.

Самолет был полон, когда прозвучала команда: «Пристегнуть ремни! Приготовиться к взлету!» За спиной Кати сидели английские журналисты. По их разговору Катя поняла, что их задание чем-то схоже с ее, что и они летят в Грозный снимать какой-то документальный фильм о Чечне.

Рядом с Катей сидели мужчина и женщина. По их мрачным лицам она поняла, что это чеченцы, которые возвращаются из Москвы домой, в Грозный.

Когда шасси самолета оторвались от серого бетона взлетной полосы и огромный лайнер взмыл в небо, Ершова взглянула в иллюминатор. Там, покачиваясь, плыла земля, покрытая лесом. Москвы уже видно не было.

— Ну, вот и все, — подумала женщина, устало закрывая глаза.

Она уснула быстро и легко, как засыпают дети. Ей было хорошо, и будущее казалось светлым и ярким. В ее бумажнике рядом с билетом лежала карточка, на которой был записан телефон Ильи Мещерского. И Катя несколько раз за время посадки смотрела на карточку и нежно поглаживала ее подушечками пальцев, словно карточка была существом живым, которое в состоянии ощутить нежное прикосновение ее пальцев.

Полковник Барышев сделал все так, как и предложил Малютин. Двадцать выкрашенных в серое грузовиков с омоновцами и три уазика остановились, не доезжая нескольких километров до порта. И только тогда Барышев объявил об истинных целях акции.

Предстояло взять под охрану все выходы из порта, все причалы и прочесать территорию, выявить всех тех, кто не имеет к работе порта непосредственного отношения, задержать их, а уж потом выяснить, по какой причине посторонний человек оказался на территории.

Такой поворот событий Петров и Короедов, конечно, предвидели, но не все левые товары удалось вывезти, не на все удалось сделать документы.

Вновь заурчали моторы тяжелых армейских ЗИЛов, колонна поползла к порту. Всего за четверть часа омоновцам удалось взять под контроль все входы и въезды в порт, а также причалы. Теперь ни одна машина, ни одна лодка, ни один корабль не могли без их ведома войти в порт или покинуть его. Малютин сам присутствовал при операции.

Он неотлучно находился рядом с полковником Барышевым.

— Не бережетесь вы абсолютно. — ласково сказал ему полковник.

— За себя я уже давно не боюсь, — усмехнулся Малютин.

Они стояли на крыше административного корпуса и наблюдали за тем, как действуют небольшие группы омоновцев. Обыскивались склады, вагоны, бытовки, штабеля.

У всех проверяли документы. Но и этого было мало: начальники цехов, мастера должны были подтверждать, что да, именно этот рабочий числится на их производственном участке.

— Прямо как каратели в Хатыни, — возмущался пожилой рабочий, когда его, наконец, отпустили. Ему пришлось минут двадцать простоять лицом к стене с поднятыми руками.

— Они еще хуже, — сказал ему коллега, закуривая дешевую сигарету. — В ментовку кто идет — одни садисты, которым всласть человека дубинкой огреть или поиздеваться над ним.