Должно же было настать то время, когда Ясного надо будет всему свету показать. Однажды, засуетились все конезаводские вокруг жеребчика. Стали его мыть, да чесать, да подстригать, да в подковы новые оковывать. Обрядили, как принца перед венчанием и отправили вместе с Егоршей в центр, на выставку. За этой суетой, никто и значения не придал тому, что Ромашка исчезла. Решили: погуляет кобылка со сторонним жеребчиком и не сегодня-завтра назад вернется.

А Егорша с Ясным на выставку не зря съездили. Вернулись с богатыми трофеями: Егорша с первым призом, Ясный же – при наградной, расшитой золотом попоне. Наверное, хотел Ясный перед Ромашкой в той попоне покрасоваться, да вот беда: кобылки-то и нету! Вот тут-то он голову и потерял. И ни какие заборы его удержать уже не могли. Ушел конь, умчался у всех на глазах в диком, бесшабашном галопе. А Ясный, это вам, братцы мои, не Ромашка. Через час уже весь район знал про побег. Организовали погоню, да где там: кто такого скакуна настигнет?

На следующий день, милицию к поиску подключили. Те, первым делом, на цыган наехали. Цыгане их встретили злобно, чуть ли не с кулаками на власть кидаются. Сказали, что если этот жеребец к ним заявится, то они его тут же в колбасу оприходуют. И где же это видано, чтобы цыган коня такими злыми словами обижал? На то должна была быть веская причина. Ну, да вскоре все и прояснилось.

Где-то через недельку после всех этих событий, позвонил на конезавод директор Придонского колхоза, что под Ростовом. Спрашивает: «Лошадей не теряли?». «Теряли», – отвечают. «Ну, так забирайте скорее, пока они у меня все хлеба не потравили». Тут, понятное дело, за нашим принцем отправился скорым порядком целый эскорт прислуги. Прибыли на место: вот он Ясный! И Ромашка при нем! Одичали только малость, поисхудали и неухожено выглядят. На радостях, сразу и не заметили, что Ясный еще и небольшой табунок за собой водит. Видать, лошадки те, в свой поход наспех собирались. Кое-кто в сбрую обряженный, у одного жеребчика седло к брюху прилепилось – подпруга ослабла. А лошадки-то знакомые, с табора. Так-то вот!

Стало понятно, почему таборские такими злыми стали. Ясный не только себе Ромашку вернул, но еще и других коней у цыган увел. В такой ситуации может и скандал разразиться. Ну, да наши понадеялись на то, что все лошади целы-невредимы и скоро к своим хозяевам вернутся. Глядишь, все и утрясется.

Как бы не так! Цыгане, они хоть и по всему миру разбросаны, но, наверное, у них свой телеграф имеется, и они через телеграммки всеми новостями обмениваются. И вот, сидят сейчас у костра, в каких-нибудь Бразилиях или Австралиях, ромалы и рассуждают о том, как это так могло случиться, что в далекой и загадочной стране Донбассии, в которой, говорят, кони под землей пасутся, какой-то наглый жеребец нахалом увел у всеми почитаемого цыгана Яньки Козуба пятерых коней. Позор всему цыганскому роду!

В общем, корявый расклад вырисовывался и от грядущих событий никто ничего хорошего не ждал. Дальше – больше.

А конным директором был в то время Сердюк. Он в войну у генерала Доватора эскадроном командовал. Кавалерист, одним словом. После войны, доводилось ему и самого Будённого чаем с пирогами потчевать. Да вот была у него одна слабость. Любил он запрячь пару резвых, да на расписной своей бричке промчаться по степи наперегонки с ветром. Один раз, вот так, несется он по степной грунтовке, глядь – впереди пестрый платок маячит. Старушонка какая-то шкандыбает, цветастой своей юбкой пыль дорожную собирает. Цыганка, стало быть. Когда поравнялся с ней Сердюк, лошадок-то и попридержал. Садись, мол, подброшу куда надо. А старуха, на него бездонные глаза свои черные подняла и говорит: «Что ж ты, яхонтовый, бочку свою пожарную порожней держишь? Заполнить бы надо». Сказала, да и свернула с дороги в степь. Напоследок обернулась, обожгла директора взглядом и добавила: «Лошадок жалко, драгоценный! Не виноватые они!».

Сердюк-то сразу в толк и не взял, про что она гутарит, а когда понял в чем дело – похолодел весь. А сообразил он это только тогда, когда на степь глянул. Мать честная! На степь-то уже осень упала. Не сегодня-завтра будет на траву по утрам изморозь ложиться. И часики-ходики донбасские все громче и громче выстукивают: «Тик-так! Тик-так! Скоро – снег! Скоро – снег!». И тик-таков этих уже немного осталось. Не сдержит Янька слова закладного – быть ему изгоем. За настоящего ромала его ни один табор не примет. Это для цыгана – хуже погибели. После случая же с Ромашкой, всем было понятно, что Ясный цыгану ни за какие коврижки не дастся. Вот и получается, что выход у Яньки один – до снега извести коня. Нет коня – нет и заклада. Самое подходящее средство – запертым лошадкам красного петуха подпустить, да пожаре! А то, что с Ясным еще и другие кони благородных кровей погибнут, так что с того? По понятиям Козуба, цыганская «честь» того стоила.

Как только Сердюк осознал, что его коням грозит, так первым делом зазвал к себе в гости дружка своего, дядю Ваню, Батю нашего, да за шкаликом все ему и выложил. Батя за все время гостевания ни одного слова не вымолвил. Уже на пороге, только-то и обронил: «Думать надо…». А на следующий день уже без приглашения к Сердюку заявился.

– Думай не думай, а выход один, Коля. Жеребца на время спрятать надо.

– Да где ж ты его от цыгана спрячешь? На луне что ли?

– Вот что ты за человек-то такой, Коля? В облаках витаешь, а под ноги совсем не смотришь. От того и спотыкаешься на ровном месте. Уж где-где, а на Донбассе есть места, где коня ни один цыган не достанет. Разве что вместе с шахтой уведет.

– В шахту? Да ты спятил, Ваня! Коня загубить хочешь? На такое дело нету моего согласия!

– Да не боись ты! Я за ним присмотрю. Вагонетки таскать не дам. Разве что разок-другой крепежный распиловочник к забою подтянет, чтобы овес свой оправдать. А чтобы ноги не поранил, накажу Ахметке, пусть чулки Ясному набинтует. Да и ненадолго это. До снега. По снегу Янькино слово уже силы иметь не будет, да и сам Янька уйдет из наших мест.

– Ты Ясного не знаешь, Ваня. Не пойдет он в шахту, лучше смерть примет.

– Он не пойдет – это верно. А Ромашка пойдет.

Так вот до самого утра друзья-приятели