– Извините, Людмила Николаевна. Здесь чэпэ, можно сказать. – Завуч закрыла за собой дверь. – Ребята, у меня к вам очень серьезный вопрос… Мне стало известно, что у одного из вас есть картинки неприличного содержания. Очень неприличного содержания, я бы сказала. Думаю, что вы все понимаете, что такие картинки смотреть нельзя и тем более нельзя приносить их с собой в школу… Мы, конечно, постараемся разобраться, как и откуда они появились… Но сейчас мне гораздо важнее, чтобы тот, кто принес их сегодня в школу, сам в этом признался. Честно и откровенно, по-пионерски. Это не значит, что его сразу простят, потому что проступок действительно очень серьезный, но раскаяние смягчает наказание, как вы знаете из детективных фильмов… Итак, кто принес неприличные картинки в школу?

Коля повернулся ко мне и шепнул:

– Как ты думаешь, кто заложил? Кравцов?

– Вряд ли. Кузьменок бы его потом вообще убил.

Голова Кравцова была заклеена сзади пластырем. Пониже пластыря в волосах засохла кровь.

– А кто тогда?

– Не знаю. Мало в классе шестерок, что ли?

– Ребята, – сказала завуч. – Я не хочу вас расстраивать, но если виновный не признается сам, то может так получиться, что наказаны будут все. Я жду еще ровно одну минуту…

Кузьменок поднялся.

– Пойдем со мной, – сказала завуч. – И сумку свою возьми…

Кузьменок прошел по проходу, шаркая шлепанцами. Завуч открыла дверь. Кузьменок вышел, завуч – за ним.

– Что ему будет? – спросила Неведомцева. – Выгонят из школы, да?

Историца надела очки.

– Нет, из школы, может, и не выгонят, но разговор будет серьезный. Это ж надо – до такого докатиться…

* * *

В зале загорелся свет. На экране шли титры. Люди вываливали из кино, их было много, хоть фильм и говно – «Битва за Москву». Я смотрел уже, может, штук сто разных фильмов про войну, но нормальных было мало, только «Семнадцать мгновений весны». Спешить было некуда – уроки я сделал еще днем. Я повернул от «Родины» на Ленинскую.

По другой стороне, мне навстречу, шел папа с какой-то теткой в длинном черном пальто. Она держала его под руку и что-то говорила. Меня они не видели.

Я остановился, подождал, пошел за ними. Они повернули во двор третьей школы, прошли через него, вышли на Пионерскую. Что-то хлопнуло. Я дернулся. У подъезда трехэтажного дома стоял малый – лет десять, – держал в одной руке хлопушку, в другой – нитку от нее. На утоптанном снегу валялись конфетти.

– Что, сосцал? – спросил пацан.

– Сейчас я тебе сосцу…

Пацан убежал.

Папа и тетка перешли Пионерскую напротив магазина «Техника в быту», повернули в переулок возле магазина «Овощи и фрукты» и вошли в подъезд пятиэтажки. Над дверью висела табличка «Наш дом борется за звание дома образцовой культуры и порядка».

Двор был узкий, за ним начинались деревянные одноэтажные дома. Во дворе стояла беседка, рядом – качели с оборванной цепью. Я зашел в беседку, сел на лавку.

Из подъезда вышел пацан в черной куртке, расклешенных штанах и больших рукавицах, может года на два старше меня. Он посмотрел на меня. Я спросил:

– У тебя курить есть?

– Нет. А у тебя?

– Зачем бы я тогда спрашивал?

– Х… тебя знает.

Пацан повернул за угол.

Ноги в ботинках замерзли, хоть было, может, всего два или три градуса мороза. Я встал, стал ходить по беседке – не помогло. Дверь подъезда открылась. Вышел папа. Я присел, спрятался за бортик беседки. Он был один.

Я дождался, пока он свернет за угол, и обежал дом с другой стороны, чтобы раньше него дойти до остановки. Я глянул на часы – старый папин «Восток». Было без пятнадцати десять.

Я сидел на кухне, жрал хлеб с колбасой – вчера на заводе папе дали «пакет», и в нем была «докторская» колбаса. Наташа и мама сидели в зале. Щелкнула входная дверь, зашел папа. Он снял ботинки и куртку, заглянул в зал.

– Привет.

– Привет, – ответила мама. – Где ты ходишь так поздно?

– У Никанорова был день рождения. На работе сейчас нельзя, так мы зашли домой…

– Что-то ты слишком трезвый для дня рождения…

– Н у, «указ» все-таки…

Папа зашел на кухню.

– Привет, как дела?

– Нормально.

Мама с папой уже легли. Я тихонько прикрыл дверь зала. Наташа сидела в кресле, читала «Ровесник». Я подошел, сел на стул.

– Я сегодня видел папу с какой-то теткой. Потом он пошел к ней домой…

– Высокая такая, в черном пальто? – Наташа положила журнал на столик.

– Да.

– Я его тоже с ней видела…

– Он уйдет от нас?

– Нет.

– Откуда ты знаешь?

– Он с ней давно… Она замужем…

– А когда ты узнала?

– Около года назад.

– А мне почему не сказала?

– Ты что, смеешься? Тебе про такое говорить? Сам увидел – и ладно. Только не вздумай у него что-то спрашивать… Или у мамы…

– А мама знает?

Наташа взяла журнал, перевернула страницу.

* * *

Мама сидела на диване с журналом «Работница», я – рядом с ней, Наташа – в кресле, поджав ноги к подбородку. По телевизору шла последняя серия «Приключений Электроника».

Папа доставал из коробки части искусственной елки. Он купил ее два месяца назад в ГУМе и сразу засунул в кладовку: никто не захотел попробовать собрать. Папа вставил в трехногую подставку металлический штырь, на который должны надеваться «ветки». Штырь стоял криво. Он покрутил его в разные стороны – не помогло.

Мама глянула, наморщила лоб.

– И что, такая будет елка?

– Может, с ветками смотреться будет лучше… – ответил папа.

– С ветками, без веток – роли не играет. Кривая есть кривая. И какой завод таких уродцев выпускает?

– Брестский завод пластмассовых изделий…

– А почему ты сразу не посмотрел, когда купил, что она – кривая?

– А ты почему сама не посмотрела? Одна голова – хорошо, а две – лучше…

– Особенно, когда в одной – нехватка мозгов…

– Успокойтесь, – сказала Наташа. – Хоть в Новый год не надо ругаться, а?

– Собирать ее дальше или нет? – спросил папа. – Можем и без елки. Дети вроде уже выросли. Зачем нам елка?

– Нет, давай соберем, – попросила Наташа. – Пусть хоть какая, а будет. Что это за Новый год без елки? И ты, мама, не расстраивайся, что кривая. Черт с ней, главное – что елка…