Тихон пошел отворять дверь красивой брюнетке с горностаевой муфтой, а сыщики двинулись к лестнице.

– И что вы обо всем этом думаете, Амалия Константиновна? – с любопытством спросил Леденцов.

– Что я думаю? – рассеянно ответила Амалия. – Пока, судя по всему, вы правы. Если никто, кроме Чигринского, не входил в квартиру Ольги Верейской и не поднимался наверх, получается, что убить ее мог только он.

– По-вашему, убийца мог сказать, что он поднимется к доктору, а сам отправился к Ольге Николаевне и зарезал ее?

– Хм, – задумчиво протянула Амалия. – Это как бы сам собой напрашивающийся вариант. Только в этом случае непонятно, почему она впустила его в дом. Чигринский говорит, что нашел ее сидящей в кресле, в гостиной, то есть убили ее явно не у входной двери. Это, разумеется, если мы примем на веру его слова. Потому что ведь есть и свидетельство Тихона, который уверяет, что никто, похожий на человека, который нам нужен, наверх не поднимался. Впрочем, если верить швейцару, – насмешливо добавила Амалия, – Ольгу Николаевну тоже никто не искал, кроме горничной и композитора, а ведь в тот день у нее побывали еще два разносчика, из кондитерской и винного магазина, которые принесли покупки.

– Да, я тоже обратил на это внимание, – кивнул Леденцов. – Надо будет разыскать их и узнать, не заметили ли они чего-нибудь необычного.

– Пока что самое необычное в этом деле – это Ольга Николаевна. – Глаза Амалии сверкнули. – Вы поняли, о чем я, да? Либо швейцар чего-то не знает, либо он о чем-то предпочел умолчать. Слишком уж примерный образ жизни она вела. И самое любопытное, что из слов Дмитрия Ивановича вроде бы следует то же самое… Очаровательная молодая женщина, ни врагов, ни недоброжелателей… Мы пришли.

Амалия отперла дверь, и сыщики вошли. Леденцов постоял на месте, напряженно прислушиваясь и тщетно пытаясь уловить нечто зловещее, витающее в здешнем воздухе, но так ничего и не почувствовал.

– На ковре нет следов, – констатировала Амалия.

– Нет, – эхом откликнулся Гиацинт.

Они миновали коридор и вошли в гостиную. Первое, что увидел сыщик, были две бутылки вина, торт и коробка конфет, которые по-прежнему стояли на столе. Только потом ему бросились в глаза многочисленные фотографии молодой русоволосой женщины, хорошенькой и кокетливой, и портреты Чигринского с шутливыми дарственными надписями.

– Она не успела поставить бокалы, – сказала Амалия. – Вот в этом кресле он ее и нашел.

Она приблизилась к столу, взяла одну из бутылок, поглядела на этикетку.

– О-о… А Дмитрий Иванович не жалел денег. Это дорогой, выдержанный сотерн.

– Такое впечатление, – подал голос сыщик, – что хозяйка просто куда-то отлучилась.

– А? – Амалия живо обернулась к нему. – Да, вот это-то и поразительно. Здесь ничто не напоминает об убийстве. Никаких следов борьбы… ничего.

– Может быть, он успел прибраться и привести все в порядок?

– Он уверяет, что ничего такого не делал. Пойдемте-ка посмотрим на заднюю дверь.

Однако дверь черного хода была надежно заперта, и Леденцов первый констатировал, что с этой стороны в квартиру никто не мог пробраться.

Сыщики вернулись в гостиную, и Амалия стала методично просматривать содержимое всех ящиков. Шпильки, флаконы духов, чулки, драгоценности – судя по всему, Чигринский не жалел на свою любовницу денег. Леденцов стоял возле стола, молчал и хмурился. На его переносице залегла беспокойная морщинка.

– Это убийство… – сказал он вслух.

Амалия непонимающе взглянула на него.

– Хладнокровное и предумышленное, – мрачно добавил Гиацинт. – Когда он шел сюда, он уже знал, что убьет ее.

Он заметил, что Амалия держит в руках пачку каких-то писем, которую она извлекла из комода, и подошел ближе.

– Что это у вас?

– Пока сама не знаю, – честно ответила молодая женщина и, сев на диван, углубилась в чтение.

– Значит, дорогое вино, да? – неизвестно к чему проговорил Леденцов и вышел из комнаты.

Он вернулся через несколько минут и плюхнулся на диван, глядя в сторону.

– Что вы искали? – спросила Амалия, переворачивая страницу.

– Я смотрел другие ножи.

– И?

– Их рукоятки отличаются от рукоятки ножа, которым Ольга Николаевна была убита. Есть пара вроде бы похожих, но для специалиста сразу же ясно, что нож, которым совершили преступление, совсем другой. Следует, конечно, еще уточнить у горничной, но я думаю, что прав. Убийца принес нож с собой… Это предумышленное убийство.

И, словно Гиацинту было невмоготу сидеть на одном месте, он вскочил и подошел к окну. Часы на стене мягко пробили два.

– Ну-с, – сказала Амалия, складывая письма обратно в пачку, – если верить этим цидулькам, – она презрительно подчеркнула голосом последнее слово, – у Дмитрия Ивановича был повод убить свою любовницу.

Леденцов круто повернулся.

– Дайте-ка я угадаю, госпожа баронесса. У Верейской был другой любовник?

– Любовники, Гиацинт Христофорович, любовники! Один – известный драматург, другой – военный, а третий, чью личность мне установить не удалось, потому что он лаконично подписывался либо «твой», либо буквой «И», то и дело слал из Москвы послания. Были и другие, но она уже несколько лет не поддерживает с ними отношений. – Амалия нахмурилась. – Что такое, вы не рады? А я-то грешным делом была уверена, что эта новость вас обрадует.

– Нет, – коротко ответил Леденцов, дернув щекой. – Не сходится, госпожа баронесса.

– Что именно, Гиацинт Христофорович?

– Детали. Если бы Чигринский задумал ее убить, он бы не покупал самое дорогое вино, торт с марципаном и конфеты по три рубля коробка. Я ведь уже поймал так одного приказчика, – добавил Леденцов, воодушевляясь. – Он пришел к любовнице, которая мешала ему жениться на богатой, и убил ее. Понимаете, он знал, что любовнице уже ничего не понадобится, и вместо хорошего гребешка, – он обыкновенно ей всякую галантерею дарил, – словом, вместо приличного подарка принес дрянь. И вот на этом, Амалия Константиновна, я его и поймал. Он был уверен, что никто, ни одна живая душа не обратит внимания на такую мелочь. А я обратил. И сразу же понял, что она означает.

– Понимаю, – сказала Амалия после паузы. – Все преступления, в сущности, одинаковы. Теоретически, конечно, можно себе представить, что Дмитрий Иванович мог убить Ольгу Верейскую, но… Человек он абсолютно самодостаточный и не зависел от нее никак. Конечно, ревность нельзя сбрасывать со счетов, но такое убийство совершенно не в его духе. Он мог бушевать, кричать, что лишит очаровательную Оленьку содержания, мог… я не знаю… что-нибудь сломать, разбить… Но так, как это случилось – некто пришел с ножом, зная, что убьет беззащитную женщину… Нет, нет и еще раз нет. Тут какая-то очень хладнокровная жестокость, которая мне очень не по душе.