Руки свободны, и надо приложить все усилия, сделать последний бросок и бежать. Ведь шлепнут же по приказу это самовлюбленной глупой девчонки. Какого черта она у них тут делает?

Два офицера и два автоматчика вывели Сосновского на улицу и повели вдоль дома. Он смотрел по сторонам, прикидывая, что ему предпринять. Вокруг были люди. Немного, но были, и они равнодушно скользили взглядами по автоматчикам и пленному, которого поставили к стенке у дальнего края стены здания. Девушка стояла метрах в десяти и с брезгливым выражением лица что-то говорила офицеру. И тут Сосновский вспомнил! Он вспомнил, где видел это лицо, этот легкий прищур глаз, когда она сердилась, это движение губами. И он крикнул вслед девушке, боясь, что она уйдет и не услышит его последних слов.

— Постойте! А хотите стихи? Детские!

Ничего не изменилось, его крика никто не услышал или не стал слушать, но тогда Сосновский громко стал читать на память по-русски:

Свиристели, свиристели

К нам под утро прилетели,

На рябину дружно сели

И свистели, и свистели.

А потом рябину съели

И куда-то улетели…

Реакция превзошла все ожидания Михаила, и он почувствовал, как напряжение внутри немного ослабло. Совсем немного, потому что он получил надежду. И холод кирпичной стены, который он чувствовал лопатками, уже не казался ему могильным холодом. Она узнала эти стишки, она их вспомнила! Они из ее детства, далекого, счастливого, довоенного. Девушка что-то сказала автоматчикам, и те опустили оружие, повернулись к ней. Сосновский смотрел, как она идет к нему, покусывая губу и всматриваясь в его лицо. «Как ты можешь узнать, — с горечью думал Сосновский, — ведь прошло столько лет, а люди имеют обыкновение меняться. Тем более за годы войны».

— Откуда вы знаете этот стишок? — наконец спросила девушка, не переставая вглядываться в лицо арестованного. — Кто вы такой, черт возьми?

— Вы зациклились на одном и том же вопросе и не слышите моих ответов, — недовольно дернул плечом Сосновский. — Тогда постарайтесь сами ответить на свои вопросы. Кто еще знает этот стишок, кто его слышал?

— Никто! Его знает только моя семья, мой папа. Это семейное…

— Конечно, — усмехнулся Сосновский. — Никто, кроме папы и приятеля Мишки, сына друга отца, который тоже работал в МИДе.

То, что произошло с лицом девушки, достойно было кисти выдающегося художника. Сколько сразу мыслей, сомнений, воспоминаний отразилось на нем, мелькнуло бурей, полыхнуло жаром из далекого счастливого детства. Она махнула рукой и приказала оставить ее наедине с арестованным. Автоматчики и офицер отошли на несколько шагов и остановились, делая вид, что не смотрят и не слушают. Хотя Сосновский хорошо видел, точнее, чувствовал, насколько югославы настороже и готовы сразу же вмешаться, помочь, если этой девушке понадобится помощь. И самое главное, он услышал, как югославы называли девушку Марией. И он решил не давать ей времени на раздумье, нужно атаковать, смутить ее, заставить сомневаться. Он догадался о том, что происходит. Анализ всего происходящего, возможные причины. Все вдруг стало в его голове на свои места.

— Они назвали вас Марией, но это не ваше имя, — заявил он спокойно. — Почему вы выдаете себя за Марию? Вы ведь всем говорите, что вы Мария — дочь Виктора Андреевича Плотникова, который служил полномочным представителем СССР в Югославии перед самой войной? Почему?

Девушка молчала и сверлила Сосновского странным взглядом. В голове Михаила снова промелькнула мысль, что его могут опять приказать расстрелять из-за того, что он узнал тайну. Ну не сумасшедшая же она, она же… Но ответа он так и не дождался. Окликнув югославов, девушка повернулась и ушла. А Михаила снова повели в здание. «Хорошо, значит, расстрел откладывается», — грустно усмехнулся Сосновский. Правда, в истории полно случаев, когда неугодных свидетелей убирали тихо в подвалах, или душили подушками в спальнях, или травили за обедом синильной кислотой, цианистым калием. Кстати, его провели мимо его камеры. В конце коридора охранники стали спускаться вместе с задержанным по ступеням вниз. Как раз в подвал…

Удар по позициям армии был страшным. Много оборонительных укреплений разрушено, есть убитые и раненые. Сообщения с постов воздушного наблюдения были до боли одинаковыми. Удар нанесла союзная авиация. На крыльях и фюзеляжах самолетов была британская символика. Так называемая кокарда в виде цветных концентрических кругов. И большие латинские буквы кодового обозначения принадлежности к той или иной части, соединению. На двух британских офицеров, недавно прибывших в штаб Тито в составе военной миссии союзников, было страшно смотреть. И Иосип не смотрел. Он прошел мимо и стал снова распоряжаться быстрой отправкой раненых. Каким-то чудом его задержала непогода, и он прибыл на позиции на полчаса позже расчетного времени. Совещание пришлось перенести на более позднее время и в другое место.

Машины с ранеными ушли в город. Тела убитых лежали на краю дороги. Мрачный Иосип увидел среди них нескольких женщин в военной форме. Невдалеке остановился «виллис», и из него выскочил полковник Готал. Как всегда, подтянутый, тщательно выбритый, высокие ботинки со шнуровкой были начищены.

— Ну что? — спросил Тито своего любимчика.

— Я думаю, что на самом деле все так и было, — торопливо заговорил полковник. — Союзники назвали координаты, полученные для бомбометания. И это координаты наших позиций. Координаты они получили из штаба четников. Просто кто-то не захотел проверять и отдал приказ. Союзники разводят руками и приносят извинения.

— Да, Ведран. — Иосип опустил голову и шумно вздохнул. — Всего три года назад, когда мы собирались сообща сражаться с нацистами и защищать свою Родину, все мы независимо от политических убеждений договорились, что политика будет потом, когда мы сообща победим. Мы договорились, что у всех одна цель: и у тех, кто хочет возвращения к монархии, и у коммунистов. Все! И что мы имеем теперь? Фактически гражданскую войну.

— Народ им этого не простит, маршал, — покачал с сожалением головой Готал.

— Эта война и эта победа, которая будет за нами, Ведран, еще не самое тяжелое время. А вот когда уйдет в небытие кровавый враг, тогда и начнется настоящая борьба, беспощадная и беспринципная. Мне нужна большая и сильная страна Югославия, тебе нужна. А вот Черчиллю, всему богатому Западу она не нужна. Нас будут ссорить: сербов с хорватами, боснийцев с македонцами, словенцев с черногорцами. Мы всем нужны разрозненные, нищие и жалкие, с протянутой рукой и заискивающим взглядом. Помяни мое слово, полковник.

— Мы все равно будем бороться! — гордо заявил Готал.

— Будем, — кивнул Тито, и взгляд его потеплел. — А где Мария? Ты давно ее видел?

— Она с товарищами уехала на восток. Я отправил ее с