с другой стороны, преобладает принцип понимания, эстетическая составляющая вызывает относительно слабый интерес и порой даже воспринимается как досадная помеха. В таких случаях наблюдается ожесточенная борьба за понимание смысла творения бессознательного.

[175] При том что эстетическое формулирование в основном склоняется к сосредоточенности на формальной стороне мотива, интуитивное понимание зачастую пытается постигнуть смысл по скудным, почти несущественным намекам, не принимая во внимание те поднимающиеся на поверхность сознания элементы, которые сформулированы более четко.

[176] Ни один из этих подходов не может быть реализован произвольным усилием воли; каждый из них является в значительной степени результатом специфического склада конкретной личности. Оба подхода характеризуются собственными типичными ошибками и способны запутать человека. Опасность эстетического подхода заключается в превознесении формальной или «художественной» ценности плода фантазии: либидо отвлекается от реальной цели трансцендентной функции и растрачивается на второстепенные, чисто эстетические задачи художественного самовыражения. Опасность стремления понять смысл заключается в переоценке содержания, которое подвергается интеллектуальному анализу и толкованию, так что утрачивается символический, по существу, характер творения. До определенного момента возможно следовать этими путями, удовлетворяя свои эстетические или интеллектуальные потребности, в зависимости от того, какие из них доминируют в конкретном случае. Однако надлежит помнить об опасностях, которыми чреваты оба подхода, ведь по достижении известного уровня психического развития материал бессознательного начинает сильно переоцениваться как раз потому, что до этого ему не придавалось вообще никакого значения. Эта переоценка выступает одним из величайших препятствий при артикулировании материала бессознательного. Она обнажает коллективные нормы, по которым оценивается все индивидуальное; ничто не признается хорошим или красивым, если оно не соответствует коллективной схеме, хотя верно, что современное искусство предпринимает попытки исправить такое положение дел. Отсутствует не коллективное признание индивидуального творения, а его субъективная оценка, понимание смысла и ценности этого творения для индивидуума. Разумеется, это чувство неполноценности применительно к своему творению не является непреложным правилом. Иногда мы сталкиваемся с его прямой противоположностью – с наивной и некритичной переоценкой в сочетании с требованием коллективного признания сразу после преодоления исходного ощущения неполноценности. Или первоначальная переоценка, напротив, может легко превратиться в уничижительный скептицизм. Эти ошибочные суждения возникают в бессознательном индивидуума из-за неуверенности в себе: индивидуум либо судит исключительно по коллективным меркам, либо, по причине своего раздутого эго (Ich-Inflation[146]), утрачивает реальное восприятие самого себя.

[177] Кажется, что один подход выступает в качестве регулирующего принципа для другого; они связаны друг с другом взаимным дополнением. Опыт подтверждает эту схему. Насколько возможно на данном этапе делать обобщающие выводы, мы могли бы сказать, что эстетическое формулирование нуждается в понимании смысла, а понимание нуждается в эстетическом формулировании. Итак, оба подхода дополняют друг друга и в этом взаимодополнении образовывают трансцендентную функцию.

[178] Первые шаги в любом из указанных направлений делаются в соответствии с одним и тем же принципом: сознание предоставляет свои средства выражения в распоряжение бессознательного. Поначалу от сознания ничего больше не требуется, иначе оно оказывало бы чрезмерное воздействие. Уступая содержательную форму, сознание при этом подвергается, насколько это возможно, случайным идеям и ассоциациям, поступающим из бессознательного. Естественно, это нечто наподобие болезненного удара по сознанию с его точки зрения. Для лучшего понимания стоит вспомнить, каким способом представляют себя обычно элементы бессознательного: они или слишком слабы по своей природе, чтобы преодолеть порог сознания самостоятельно, или несовместимы с сознанием и потому вытесняются и подавляются по множеству причин. Как правило, они воспринимаются как нежелательные, неожиданные, иррациональные, а их отторжение или подавление ощущается как вполне оправданное. Лишь малая их часть обладает какой-либо необычной ценностью, с коллективной или с индивидуальной точки зрения. Но элементы, лишенные ценности для коллектива, могут быть чрезвычайно ценными для индивидуума. Этот факт находит свое выражение в эмоциональной реакции, вне зависимости от того, положительная она или отрицательная. Общество тоже оказывается расколотым в вопросе принятия новых, непривычных идей, которые навязывают эмоциональность. Цель первоначальной процедуры состоит в обнаружении элементов с чувственной заряженностью, поскольку в таких случаях мы неизменно попадаем в ситуации, когда односторонность сознания сталкивается с сопротивлением инстинктивной области.

[179] Эти два пути не расходятся до тех пор, пока для одного типа личности не приобретает главенствующее значение эстетическая задача, а для другого типа личности – задача интеллектуальная. В идеале оба качества могли бы сосуществовать друг с другом или ритмично сменять друг друга, то есть наблюдалось бы чередование творчества и понимания. Едва ли возможно, чтобы одно могло существовать без другого, пусть на практике иногда случается так: творческий порыв овладевает объектом, вытесняя смысл, или стремление к пониманию подавляет потребность в придании объекту формы. Бессознательное прежде всего желает четкого проявления, а этого можно достичь только за счет обретения формы; также оно хочет, чтобы о нем судили, лишь когда все, что у него есть сказать, получит уловимую форму. Именно по этой причине Фрейд настаивал на выражении содержания сновидений как такового в форме «свободных ассоциаций», уже за которыми должно следовать толкование.

[180] Далеко не всегда бывает достаточно просто выявить концептуальный контекст сновидения. Зачастую необходимо прояснить смутное содержание сна посредством придания ему зримой формы. Это можно сделать с помощью рисунка, картины или скульптуры. Нередко руки догадываются, как разрешить загадку, над которой тщетно бьется интеллект. Придавая содержанию форму, мы видим сновидение более подробно в состоянии бодрствования, и всякое исходно непонятное, изолированное событие интегрируется в сферу целостной личности, пускай оно изначально не осознается. Эстетическое формулирование здесь останавливается и отказывается от любых попыток осмыслить происходящее. Порой это приводит к тому, что пациенты начинают воображать себя художниками – разумеется, непонятыми. Желание понять, если оно не сопровождается тщательным формулированием, начинается со случайной идеи или ассоциации, следовательно, оно лишено адекватной основы. У него больше шансов реализоваться, если ему предшествует творческая формулировка. Чем слабее сформирован и развит первоначальный материал, тем выше опасность подчинения понимания не эмпирическим фактам, а теоретическим и нравственным соображениям. Тот тип понимания, который интересует нас сейчас, заключается в реконструкции смысла, присущего изначальной «случайной» идее.

[181] Очевидно, что такая процедура будет обоснованной только в том случае, когда для нее имеется достаточно серьезный повод. Точно так же ведущая роль может достаться бессознательному, лишь если оно уже несет в себе волевое начало. Естественно, что это происходит единственно тогда, когда сознательный разум обнаруживает себя в критической ситуации. Стоит содержимому бессознательного обрести форму и стоит постигнуть смысл формулировки, как встает вопрос относительно способов, какие отношения сложатся у бессознательного с эго и как примирить эго и бессознательное. Это вторая и более важная стадия процедуры, сочетание противоположностей ради