Решив все-таки никуда не ездить, они устроились за столиком на открытой веранде одной из кофеен недалеко от дома Кары. Лаурель заказала огромный маффин с клюквой, апельсином и орехами, а Кара, которая всю неделю только и делала, что заедала свое горе различными вкусностями, ограничилась большой кружкой латте с корицей и обезжиренным молоком, к которой пока так и не притронулась, так как впервые за последние дни заинтересовалась чем-то еще, кроме еды.

— Давай же, не томи, рассказывай, — нетерпеливо поторопила она старшую сестру.

Лаурель второпях дожевала, вытерла губы салфеткой и, наклонившись через столик, вполголоса спросила:

— Помнишь Каттера Рейнольдса? — Каттер был давним другом семьи, и Кара знала его, сколько себя помнила. — У них с мамой роман! И уже довольно давно!

Кара от удивления раскрыла рот и отшатнулась.

— Бог мой, не верю, быть того не может! — пробормотала она, чувствуя себя совершенно раздавленной этой новостью, будто ее только что переехал асфальтоукладчик. Хотя, как показали события последних недель, все вокруг на самом деле не такое, каким кажется! Мир просто сошел с ума, что же это творится?

— Оказывается, может, — откликнулась Лаурель. — И, учитывая двойную жизнь папы, о которой мы тоже не подозревали, ее трудно винить. Она клянется, что стала встречаться с Каттером, только когда узнала, что у папы есть другая семья. Так вот, сначала мама говорила, что заходила в тот вечер в офис к папе, чтобы вместе поужинать. Теперь же она призналась, что на самом деле хотела сообщить ему, что собирается подавать на развод и выйти замуж за Каттера. Но когда она пришла, папа был уже… ну, ты понимаешь… — И, не сговариваясь, обе сестры одновременно всхлипнули и взялись за руки. — Когда все случилось, мама была с Каттером.

— Значит, у нее есть алиби — Каттер! Лаурель с энтузиазмом кивнула и продолжила:

— Но и это еще не все. Помнишь, мы решили нанять частного детектива изучить деятельность конкурентов папы и всех тех, кому его смерть могла быть выгодна с точки зрения бизнеса? Так вот, он сказал, что в тот вечер на стоянке у офиса камеры зафиксировали «астон-мартин» Джека Синклера. А ведь его мы в первую очередь подозревали, помнишь? Что он хочет присвоить папин бизнес!

Глаза Кары расширились.

— Но ведь у него, кажется, алиби?

— Да, несколько его подчиненных клянутся, что он весь вечер пробыл в офисе. Но есть видеозапись, на которой его машина! Так что его алиби теперь под вопросом, а мама перестает быть главной подозреваемой!

— Невероятно! — Кара выпустила руку сестры и откинулась на стуле. — Стоило мне уехать на пару дней, как у вас тут такие радикальные перемены произошли! Слава богу, что к лучшему.

— Положим, тебя не было дольше, чем пару дней. И потом ты еще неделю дома отшельничала, — возразила Лаурель.

Кара поморщилась от горькой правды этих слов:

— Знаю, прости меня. Просто мне нужно было побыть одной.

Лаурель откусила кусочек маффина, запила эспрессо и сменила тему:

— А теперь, может, ты уже готова рассказать, что с тобой произошло? Потому что я, например, готова выслушать.

Мягкий голос сестры, полный доброты и обеспокоенности, тронул Кару до слез.

— Можно задать тебе вопрос? — спросила она.

— Разумеется, ты можешь спрашивать меня о чем угодно, ты же знаешь, — подбодрила ее сестра.

Сделав глубокий вдох, Кара собралась с духом и посмотрела прямо в болотно-зеленые глаза сестры, так похожие на ее собственные:

— Ты все еще любишь Эли? Не жалеешь, что свадьба расстроилась?

Лаурель долго и пристально изучала Кару, прежде чем ответить:

— Я никогда не любила его по-настоящему. Как мужчину, понимаешь? Поэтому все и отменила. Он мне дорог, но только лишь как друг. И надеюсь, мы останемся друзьями, несмотря ни на что. Так что ответ на твой вопрос — нет, я не люблю его в том смысле, в каком ты спрашиваешь.

Кара еще какое-то время не отводила взгляда, но потом отвернулась, не зная, какое чувство владеет ею больше — смущение или облегчение.

— Зато ты его любишь, да? — спросила Лаурель. Кара кивнула.

— Ну и здорово! В таком случае совет вам да любовь. И не думай, что ты меня этим хоть как-то обижаешь.

И тут Кара, уставшая от мук совести, терзавших ее так долго, уронила голову на руки и разрыдалась.

— Ах ты маленькая моя! — Лаурель вскочила и поспешила к сестре. Обняв, она стала гладить ее по голове и успокаивающе шептать на ухо: — Все хорошо, все хорошо. Что бы тебя ни мучило, на самом деле все не так уж плохо!

Но Кара зарыдала с новой силой, потому что все было очень плохо, хуже не бывает.

Она оказалась ужасной мерзавкой, затеявшей интрижку за спиной собственной сестры, которая была чуть ли не святой: дала ей свое благословение и теперь утешает, пытается найти добрые слова для нее. А она, Кара, змея подколодная, которой теперь остается лишь выползти куда-нибудь на скоростную магистраль и ждать, пока колеса мчащейся машины размажут ее гнусную кровь по асфальту. Ничего другого она не заслуживает!

Так она проплакала в дорогущий пиджак сестры еще минут десять, и наконец Лаурель в последний раз похлопала ее по плечу, заставила сесть прямо и вытерла лицо салфеткой. Потом устроилась напротив и пристально уставилась на Кару:

— Ну вот, выпустила пар. Теперь давай говори все как на духу.

И Кара рассказала обо всем, подробно, без утайки, начиная со своей подростковой влюбленности в Эли и до того места, как он предложил ей поездку на курорт. Повествование ее вновь и вновь приправлялось порцией горючих слез. Лаурель только и успевала вставлять сочувственное «Ах ты бедняжка». Потом, когда Кара взяла паузу, Лаурель спросила:

— Почему же ты раньше молчала? Я бы ни за что не стала встречаться с Эли, если бы знала, что ты его любишь!

— Он никогда мной не интересовался. И потом, я не хотела вам мешать.

Но на этот раз вместо того, чтобы тепло погладить ее по спине или понимающе поцокать языком, Лаурель вдруг рассмеялась. Кара недоуменно заморгала. Она раскрыта сестре трагедию своей жизни, а та почему-то смеется…

— Дорогая, ты знаешь, как я тебя люблю, — сказала Лаурель. — Не обижайся, но тебе пора перестать беспокоиться о других, а начать думать и о себе тоже. — Вздохнув, она взяла очередную салфетку и стала промокать распухшие глаза Кары. — Ты прекрасная сестра и дочь. Никому из нас никогда бы и в голову не пришло обвинять тебя в эгоизме. Но ты не должна становиться мученицей ради нас. Не надо ради кого-то другого отказываться от счастья и обрекать себя на страдания.

— Я не страдаю, — тихонько промямлила Кара несчастным голосом.

— Ну конечно. Ты уже почти полчаса разбавляешь слезами свой кофе, на голове копна, макияж достоин кисти Пикассо. А когда я приехала звать тебя на обед, ты щеголяла в пижаме, причем явно не первой свежести. И о чем все это говорит, интересно? — Лаурель подняла брови, задавая свой риторический вопрос.