игра понравилась. Он не очень усердствовал в постройке тоннелей и поисках золотого самородка, но охотно пакостил и заливался смехом, когда ему удавалось сломать нам кирку или разбить фонарь. Гаммер притворно злился, отчего Богданчик смеялся ещё громче. Вытянув карту саботёра, он всем своим видом показывал, до чего коварная у него роль, и ему бы поучиться скрытности у Глеба, но Глеба с нами не было. Играть втроём мне быстро надоело, и я пошла позвать остальных.

Глеб сидел в своей комнатушке. Разложил плитки с вымышленными названиями и, отвернувшись от них, говорил с кем-то по айфону. Я не стала его отвлекать и заскочила в комнатушку соседнюю, где на кровати развалилась Настя. Она безучастно листала «Инстаграм», слушала музыку. Забрав наушник, я уловила заунывный бит и не менее заунывное «Я попрошу у Санты антидепрессанты». Вот ещё не хватало…

Если бы Настя занималась посткроссингом, я бы предположила, что у неё один из тех дней, когда ты разом получаешь пустой хуррей, повторку и вроде бы хорошую открытку, но с гашением на лице. Ну или открытку из Нидерландов, где вместо марок красуются цифры и буквы онлайн-оплаты. В общем, у посткроссеров было много поводов загрустить, а почему вдруг загрустила Настя, я не знала. Легла рядом, подождала, пока она уберёт айфон, и рассказала ей о решении навестить маминых родителей в Рязани и отыскать на Украине родного отца папы.

– Зачем? – безучастно спросила Настя.

– Хочу познакомиться. Я же ничего про них не знаю. Ну, только по мелочам. Вот мы вернулись из Полесска, и бабушка Нина вспомнила, как они с моим родным дедушкой ездили в Литву и там тайком окрестили папу.

– Твоего?

– Ага.

– Почему тайком?

– Ну… у нас тогда запрещалось. И они поехали в Кибартай. Интересно ведь! И хочется побольше такого услышать.

– А я много чего слышала о своих, – Настя закрыла глаза. – А толку? Спросила как-то бабушку, любила ли она дедушку. Она сказала: «Он делал мою жизнь сносной». И всё. Сплошная бытовуха. А когда дедушка умер, знаешь, из-за чего бабушка переживала? Переживала, что он умер со своими зубами и в семьдесят читал без очков. Вот до сих пор повторяет: «Все зубы – свои, а он умер!» И зачем мне это?

Я пожелала Насте жить так, чтобы все зубы к старости повываливались. Шутка дурацкая, но Настя улыбнулась, а затем сказала, что у неё опять умерли рыбки.

– Папа забыл про аквариум.

– М-да…

– Да не говори. Хватит с меня рыбок. У меня их столько передохло, что на целый пруд наберётся.

– Точнее, на кладбище.

– Ну да…

Ещё одна дурацкая шутка, но ничего лучше я не придумала.

Мы поболтали про рыбок, и Настя невпопад призналась, что грустит из-за Глеба. После вчерашнего разговора с мамой он был сам не свой. Скрывал это от других, но скрыть от Насти не мог и теперь избегал её. Даже в глаза не смотрел, что совсем уж странно.

– Не знаю, что ему там наговорила Татьяна Николаевна, и… Я ведь не прошу поделиться. Это даже лучше, если не вываливать всё подряд, но зачем вести себя так, будто меня не существует? И я не напрашиваюсь утешать! Хочешь побыть один? Не вопрос! Так и скажи! Скажи прямо, а не уходи в игнор. Только что нормально общались, а тут – раз, и смотрит сквозь меня. И я должна гадать, что случилось? Бегать вокруг на цыпочках, выспрашивать? Да мне проще вдрызг разругаться и помириться, чем сидеть в игноре, а потом раз – и опять держимся за руки.

Настя добавила, что на самом деле не слишком переживает. Когда мы копошились в горной библиотеке, она отключилась от ненужных мыслей, перестала обращать внимание на отстранённость Глеба, и всё было замечательно, а сейчас почему-то словила грустишку. Я обняла Настю, и мы сидели так, пока Настя не расчувствовалась и не обняла меня в ответ. Она малость прослезилась – не от грусти, а оттого, что мы всегда поддерживали друг друга, даже если иногда ругались.

– К чёрту Глеба! – Настя смахнула слёзы.

Мы выбрались из овчарни. Проходя мимо комнатушки Глеба, я показала занавешенному окну кулак, а Настя показала кое-что похуже. Мы улыбнулись и припустили по ночному двору, словно испугались, что Глеб, разозлившись, бросится за нами вдогонку.

Немножко посидели на веранде, поиграли с Гаммером и Богданчиком в «Гномов» и заглянули на кухню. Встретили там Вихру и Станку. Они о чём-то весело болтали. Увидев нас, болтать прекратили и продемонстрировали нам, как правильно запекать болгарский бутерброд «принцесса». Станка объяснила, почему для принцессы нужно включать верхний нагрев духовки. Следом мы запекли каштаны. Они вышли вкусные, а Станка сказала, что лучше запекать свежие, но они появятся лишь осенью. И тыква появится осенью, и тогда вся Болгария будет крошить её во все блюда, потому что тыкву в Болгарии любили.

Настя отвлеклась от грустишки, и я проведала Глеба. Хотела вытащить его из овчарни – если не заманить к Насте на кухню, то хотя бы пристроить к Гаммеру с Богданчиком, – но засела с ним за выдуманные названия, и мы принялись складывать из плиток новые комбинации, соединять пересекавшие их контуры континентов и островов. По раскиданным тетрадным листочкам я поняла, что Глеб весь вечер выписывал топонимы, составлял анаграммы, заменял буквы порядковыми номерами и мудрил с получившимися цифрами. Я тоже попробовала поиграть с буквами и цифрами. Ничего не добилась и почувствовала, что мне до сих пор неуютно с Глебом наедине.

Глеб не произнёс ни слова и сегодня был как никогда похож на маму. Лицо бледное, скулы заострённые, глаза тёмные… Я всё думала, как бы позвать его на веранду хозяйского дома, крутила в руках плитку со злосчастным Чандапуром и заметила, что с тыльной стороны она покрыта трещинками. Нет, я и раньше их замечала, но, сконцентрировавшись на лицевой стороне кафеля, особого значения им не придавала, а сейчас обнаружила, что это и не трещинки вовсе, а самые настоящие бороздки.

Схватила другую плитку. Выдуманный Баскул, изображённый в районе Ирана или Афганистана. На тыльной стороне – бороздки. Следующая. Зурбаган. Опять бороздки, точнее, одна-единственная изогнутая бороздка. Бату-Кринг. Та же история.

Глеб отвлёкся от записей.

– Их нанесли нарочно, – сказала я.

– Ты про трещины?

Первые слова Глеба с тех пор, как я к нему пришла.

– Это бороздки. Смотри. Они изгибаются, расширяются, сужаются. Плитка так не трескается. Ну, я не знаю, как именно она трескается, но тут будто…

– …пытались что-то изобразить?

Мы перевернули все одиннадцать плиток, включая Grinland и Daniel Doom. Витиеватые бороздки украшали каждую и были разные. Охватывали плитку целиком или наполовину. Где-то пересекали её от одного края до противоположного, где-то закладывали петлю и сразу ныряли вбок.

– Знаешь, что напоминает? – Я посмотрела на Глеба.

– Что?

– Карты из «Гномов».

– Ну давай сложим из них тоннель к золоту.

Бледные щёки Глеба зарумянились. Он больше не выглядел измождённым.

Я порывалась сбегать за Настей и Гаммером, но Глеб уже примерил одну плитку к другой, и я кинулась ему помогать. Мы попытались сложить подобие правильной геометрической фигуры: квадрата или прямоугольника. У нас ничего не вышло. Тогда мы условились не подгонять плитки под какую-то узнаваемую фигуру и выкладывать их так, чтобы бороздки соединялись с точностью до миллиметра. Дело пошло быстрее, и вскоре перед нами легла угловатая кафельная клякса. По ней вилась единая бороздка, выросшая из разрозненных отрезков в полноценного червяка.

– Карта, – выдохнула я. – Это карта!

Выдохнула и приуныла. Заподозрила, что на тыльной стороне библиотечного кафеля изображено русло Арды. Мы его изучим, и… он укажет на галечный пляж? Неужели мы проделали весь утомительный путь по головоломке Смирнова лишь для того, чтобы нагнать самих себя? В сотый раз убедиться, что головоломка дублирует подсказки «я таджика»?!

Присмотревшись, я поняла, что червяк даже отдалённо не напоминает Арду, и всё же поделилась подозрениями с Глебом.

– Принеси маркер, – сказал он.

– Что? Зачем?

– Прочертим линию и поймём точно.

– Да тут и без маркера…

– Принеси! – с мольбой произнёс Глеб.

Прежде он со мной так никогда не говорил, и я предпочла не спорить. Выскочила из комнатушки. Замерла на дощатом настиле и аж взвизгнула от накатившей радости. Осознала, что мы решили загадку горной библиотеки – нашли «ключ» Смирнова! Оставалось найти «дверь», и я не сомневалась, что она открыта на меандре, ну