обнаружили нечто связанное с Глебом, но вскоре поняла, что там окотилась соседская кошка. Она всё ходила по двору, тяжело дышала, а потом завалилась в кустах. Из-под неё высунулся тоненький крысиный хвостик. Это со слов Богданчика. Заметив, как появился первый котёнок, он помчался за Станкой. Следом прибежали и Страхил с Вихрой. Кошка шипела, когда к ней приближались. Вытолкала из себя второго котёнка и шипеть перестала. Это уже со слов Вихры.

Котят в итоге вышло четверо. Настя побрела на кухню, а я помогла Вихре отнести их соседке, которую помнила по праздничному ужину. Кошка вроде бы не слишком переживала, однако не отставала от нас и принималась мяукать, если котята пищали.

Вихра сказала, что тут постоянное веселье с живностью. То черепахи заберутся во двор, то змеи приползут, то воробьи займут ласточкино гнездо, а ласточки замуруют вход и обрекут воробьёв на голодную смерть, чтобы потом вскрыть гнездо, выбросить их задеревеневшие тельца и продолжить свой суетливый быт. У Станки и Страхила за долгие годы в природоохранном центре подобных историй накопилось немало. Страхил даже записал самые занимательные и, когда Вихра перевела их на английский, напечатал в тоненькой брошюрке для туристов. Вихра захотела подарить мне экземплярчик, и мы поднялись к ней в комнату. Пока она копалась в коробках, я осмотрела её книжную полку.

Пробежалась по корешкам. Увидела всякие «Птиците свиват гнезда», «Градината на Боговете», «По чужди земи и брегове», «Родопски властелини», «Силата на мълчанието» и два десятка других книг, из которых узнала «Трудно е да бъдеш бог», Александър Беляев, Ърнест Хемингуей, «Майка», то есть «Мать» Горького, и два томика Милослава Стингла: «Инките» и «Индианцы без томахавки», – у папы стояли такие же, только, конечно, на русском языке. Стингла у него вообще было много. И папа всегда говорил, что по книгам у кровати можно лучше понять их владельца. Ну… не знаю. По книгам Вихры я поняла лишь одно: она действительно болгарка.

Вихра сказала, что «Майка» досталась ей от бабушки Стефки, хранившей этот потёртый томик в память о родном дедушке Янчо, то есть прапрадедушке Вихры по бабушкиной линии. Сам Янчо родился в селе Зимнице неподалёку от Стара-Загоры, которую мы проезжали на пути из Бургаса в Хасково. Он окончил педагогическое училище, работал учителем словесности в родном селе и так ладно играл на скрипке, что послушать его приходили даже отъявленные прогульщики – Янчо нарочно играл то в начале, то в середине, а то и в конце урока, чтобы нельзя было подгадать с приходом на его короткое выступление. И всё бы хорошо, но после Сентябрьского восстания в Муглиже в двадцать третьем году его брата арестовали. Заодно и Янчо арестовали бы, однако он вовремя перебрался из Зимницы в Бориславцы. Сам пошёл пешком, а книги повёз на ослике. В перемётных сумках лежали и другие вещи, но в основном – книги.

– Почему Бориславцы? – спросила я.

– Тихо, никакой полиции.

В Бориславцах Янчо поселился в старенькой школе и вновь играл для учеников на скрипке. Женился, и с женой они держали домашнюю аптечку. Ею пользовались люди со всего села, потому что врачей, как и полицейских, в Бориславцах не было.

– С тех пор мало что изменилось, – улыбнулась Вихра. – У нас и в Маджарове-то постоянного врача нет.

– Это как? – удивилась я.

– Ну, приезжают через сутки из Хаскова, а постоянного нет.

Янчо помогал освоиться беженцам из Малой Азии, строил новую школу, занимался семейной пасекой и берёг привезённые им на ослике книги. После смерти Янчо они разошлись по родственникам. Часть досталась и его внучке Стефке – они теперь почти все стояли в комнате деда Кирчо, а Горький вот перекочевал к Вихре. Она показала мне чёрно-белую фотографию, где её бабушка, разодетая в праздничные одежды и украшенная тяжёлым монисто, то есть ожерельем из золотых монет, стоит здесь, на веранде второго этажа, и улыбается молодому и так же празднично одетому деду Кирчо.

Мы полистали фотоальбом, Вихра немножко рассказала о Стефке, а потом я выгребла ещё десяток книг с полки, заваленной всякими ракушками, вазочками, музыкальными дисками и прочими мелкими радостями. Там спрятались томики на английском языке – что-то об экологии, – и три советских издания на русском: «Редкие птицы мира» Винокурова, «Избранное» Стоянова и «Орлиный камень» Караславова. Последние двое были болгарскими писателями, и я взяла их полистать.

Устроившись на веранде, открыла пухленький томик «Избранного», выпущенный московской «Правдой» в восемьдесят третьем году – в год рождения моей мамы! Прочитала во вступительной статье, что Стоянов родился в Родопах. О своём селе он говорил, что оно живёт в его сознании, «как один из уголков ада: камни, хлеб из кукурузы, испитые лица, могилы». Да уж… Не самое жизнерадостное воспоминание. Вступительную статью написал некий Злыднев, и я подумала, что литературоведу с такой фамилией только подобные цитаты и приводить.

Прошлась по работам Стоянова, а там – сплошные голод, холера, война, беженцы… Не слишком заинтересовавшись их описанием, я скользила от одного произведения к другому и выхватила отрывок, напомнивший о «Таинственном похищении» Ружа. Стоянов писал: «Там льют кипящее масло в уши старого Наума Джерова, допытываясь, где у него спрятано золото… Разводят огонь в печи, чтобы бросить туда старуху Джеровицу – ведь она знает тайны этого богатого торговца. Вот почему мы бежим от них, от турок». Бр-р. Мне начинало казаться, что в Родопах только тем и занимаются, что ищут сокровища, льют кому-нибудь в уши кипящее масло, ломают пальцы и вообще любыми способами выпытывают, где эти сокровища раздобыть.

Дальше было хуже. «С удивлением узнала она, что её сына преследуют за то, что он уклоняется от войны. Ей было известно, что война – это место, где убивают людей, и потому вина сына представлялась ей весьма туманной. Наказания заслуживает скорее тот, кто идёт на войну, а не тот, кто её избегает». Ужас мобилизации Стоянов описал хорошо, и я в очередной раз порадовалась, что в России сейчас трудно представить нечто подобное, а ещё порадовалась, что «Избранное» издано плохо – оно потихоньку рассыпа́лось в руках, и у меня нашёлся повод отложить Стоянова в сторону.

Следом я открыла «Орлиный камень» Караславова, изданный «Софией-Пресс» в семьдесят шестом году, и поняла, что книга посвящена Орфею. Первые главы мне понравились, я даже прочитала их целиком – просто наслаждалась июльским солнышком, неприхотливым счастьем Орфея и Эвридики. «Какое прекрасное лето наступает, какая прекрасная наступает жизнь! Они с Дикой обойдут все горы, разыщут самые тучные пастбища, у них будут самые лучшие овцы во всей округе». Ну разве не прелесть? Мне бы так жить, чтобы мечтать лишь о тучных пастбищах с лучшими овцами округи. Но дальше у Караславова пошли страсти, Орфей своей дудочкой поднял родопских горцев на восстание, и я заскучала. Поймала опечатку: на пятьдесят девятой странице вместо «от него» стояло «он него», – и уже не следила за сюжетом, а только выискивала новые опечатки, чтобы придраться к ним и чуточку побурчать.

Вихра забыла о книжках на русском и теперь собралась отдать их Богданчику, а я почувствовала, что вынырнула из дымки отрешения, в которую погрузилась после исчезновения Глеба. Не отказалась бы почитать что-нибудь ещё, но Орфей из «Орлиного камня» подтолкнул меня к Орфею из головоломки Смирнова, и я вспомнила всё, что Гаммер говорил об «открытой двери». Перебрала прочие, уже расшифрованные ориентиры. Мысленно прогулялась по ним, полюбовалась выбеленным плакатом, различила вдалеке «слепые окна чужого мира». Подумала, как много в Родопах изменилось и как много осталось неизменным… Вздрогнула от неожиданной догадки.

Вскочила на ноги. Ринулась по лестнице во двор.

Примчалась в овчарню. Распахнув дверь, забежала в нашу с Настей комнатушку. Обнаружила, что Настя лежит на кровати и безучастно листает «ТикТок». Гаммер сидел на полу с ноутбуком – играл в любимую «Эпоху» и наверняка ставил кому-нибудь на лицо респектабельный за́мок. Стоило мне запрыгнуть на кровать, как Гаммер свернул игру и вернулся к фотографиям фракийских руин. Я бы пошутила по этому поводу, но сдержалась. Достала блокнот, открыла на смартфоне карточку «я таджика» и фотографии галечного пляжа. Повозилась с ними и заявила, что нам нужно немедленно отправиться на меандр.

Гаммер с готовностью опустил крышку ноутбука. Настя ещё заставила