взгляда, хотя никогда не видела детских фотографий. Передо мной был Златон. Ненамного старше брата, судя по виду. Взлохмаченный, с синяком под глазом и в порванной футболке.

Мой Злат…

– Ты как умудрился синяк получить, уникум? – нравоучительно протянул Платон.

– Отец вчера антимагический браслет нацепил. За то, что я двойку по математике принес. Сказал, на сутки, – парень горестно взмахнул рукой.

– Ну так он теперь его еще неделю не снимет, – засмеялся брат.

– Без тебя знаю, – буркнул в ответ Злат и уселся на стул перед клеткой. – А я, может быть, вообще домой не пойду. Тут жить буду.

– Тебе не только в глаз дали, но еще и башкой приложили? В школе жить нельзя. Завхоз артефактом ее проверяет перед закрытием. Так что пошли скорее, там, наверное, уже машина за нами приехала.

– Не пойду.

Платон на это пожал плечами:

– Тогда я обернусь в боевую форму и отнесу тебя на руках. – Он гаденько улыбнулся. – На мне-то антимагического браслета нет. – Улыбка стала еще шире. – Ух, как долго потом все над тобой ржать будут…

Златон сердито вскинулся:

– Да как я уйду? Миха хочет к Моне в клетку кота посадить и посмотреть, как его сожрут!

– И дался тебе этот голубь. – Платон звонко шлепнул себя ладонью по лбу.

– Это не голубь, а орел!

Я сосредоточилась, отдаляя от себя это воспоминание, чтобы перейти в другое, связанное с ним. Судя по тому, как легко это получилось, Платон пока еще вообще не заметил моего присутствия в своем разуме.

Я была уверена, что если бы речь шла о недавних событиях, то так бы не вышло. Он бы сопротивлялся. Как сопротивлялся всему тому лечению, что проводили над ним в «Цербере» раньше.

Ярко вспыхнуло испуганное лицо Златона. Он стоял, вытянувшись по стойке смирно, все еще с синяком под глазом, а перед ним был отец.

Серп указывал на ботинок, на котором виднелось пятно птичьего помета.

– Объясни мне, сын, как это тут оказалось? – отец говорил мягко и негромко, но Злат все равно дрожал всем телом, словно стоял на промозглом ветру.

– С чего ты вообще решил, что я…

– Да так, птичка на хвосте принесла.

Платон наблюдает за этим из детской комнаты. И ему тоже страшно.

Я оттолкнулась, скользя дальше.

Зареванный Злат протягивает сидящему за столом брату птичье тельце со свернутой шеей.

– Это ты виноват! Это ты ему рассказал!

У Платона дрожит нижняя губа, он и сам вот-вот заплачет. Но все равно пытается твердо стоять на своем:

– Голубю не место в квартире. Тебе повезло, что мама с Дитом уехали к бабушке, а то еще бы и от мамы тебе досталось. Это же даже не породистый, обычный сизый голубь, которых тьма на улице…

– Это не голубь, а орел! – крикнул Злат, кажется, готовый броситься на брата с кулаками.

– Да тише ты, папа услышит, – шикнул на него Платон. – И вообще, если он тебе был так нужен, то ехал бы с ним сразу к бабе Рае. Она свою кошку уже сто лет держит.

– То есть я еще и виноват, да? – начал кипятиться Злат. – Из-за тебя отец убил Моню, а ты меня обвиняешь, что он мне был не нужен?! А если бы это твоей крысе отец голову отвернул, а?

Платон на это только закатил глаза.

– Да хоть бы и свернул. Это ж крыса. Она у меня и так для опытов.

И действительно, я замечаю на столе маленькую клетку с белой красноглазой крыской. Платон тянется к ней:

– Так, Моника, иди сюда…

– Ты что делаешь?

На лице Платона расплывается дьявольская улыбка, глаза блестят предвкушением:

– Есть идея.

Я снова оттолкнулась, уходя все дальше и дальше по времени. Используя образ Мони как маяк. Вот только стоило мне едва приблизиться к более-менее свежим воспоминаниям, как я почувствовала, что двигаться стало гораздо труднее.

Платон меня заметил.

Я шла куда-то вперед, пытаясь уцепиться за обрывки воспоминаний, но словно натыкалась на защитную стену. Моё тело вязло в непроглядной пустоте. Платон пытался вытолкнуть меня наружу – не физически, но всем своим сознанием, которое начинало сужаться вокруг меня, точно пытаясь поглотить, растворить в себе, как песчинку в бездонном океане. Схлопнуть, как незначительную мелочь, как блоху, просочившуюся в его голову. Если не выбросить вон, то уничтожить.

Я была сильнее, но специально позволила ему думать, что он способен меня испугать. Чуть ослабила напор. Изобразила неподдельный страх, мечась по глубинам его разума.

Он не должен чувствовать во мне угрозы. Не должен тратить на борьбу со мной энергию. Пусть думает, что я вот-вот сдамся и уйду.

Я – в сознании Платона. Не наоборот. Он может мешать мне, может блокировать память, но мой дар слишком редок, слишком ценен, чтобы меня можно было испугать чьим-то нежеланием.

Я не желаю тебе зла. Я не хочу причинить тебе боль. Мне нужно научиться разговаривать с тобой, чтобы отыскать способ тебя вернуть. Тебе есть что сказать? Неужели тебе нравится молчать, неужели тебе не хочется вырваться из этой палаты, не хочется встать на ноги?

Кажется, он начал успокаиваться…

Я представила ту самую палату и Платона, лежащего на больничной койке, кажущегося бледным, неживым. Восковой фигурой, подключенной к аппаратам.

– Неужели тебя это устраивает?.. Ты хочешь провести остаток жизни в таком состоянии?

Не знаю, увидел ли Платон образ, подкинутый мною, или просто прислушался к моим словам – но я смогла передвигаться так же свободно, как и прежде.

Смогла обмануть его, показаться не такой уж и опасной.

– Расскажи мне историю… – теперь я обращалась к Платону, пыталась ухватиться за обрывки его памяти. – Поведай мне о том, что дальше случилось с маленькой птичкой и её хозяином… расскажи мне эту сказку… что с ней произошло, скажи?..

Новая картинка, вначале нечеткая, стала проявляться перед глазами. Только вот воспоминание про маленького Златона исчезло. Я не видела убитого голубя или подростка-Платона с не по-детски колючим взглядом.

Что-то совсем другое.

…Я нахожусь посреди лаборатории. Да, наверное, это была лаборатория. Чертежи с записями мелким убористым почерком развешаны на стендах, стенах, лежат на столах. Повсюду расставлено оборудование. Вполне человеческое – вот, например, медицинская центрифуга и набор пробирок-вакутейнеров, – знакомое каждому медику. Анализаторы, амплификаторы, стерилизаторы. Но не только. Колбы, контейнеры с разноцветными жидкостями. Записи с пропорциями для изготовления магических препаратов.

К одному из чертежей прикреплен фотоснимок с очень уж знакомой птицей. Моника. Лапы-крылья, её выражение морды. Невозможно с кем-то перепутать.

Неужели я попала в это воспоминание, потому что в нем, как и в прошлом,