на Западе развилась лишь в наши дни, объясняется влиянием западного богословия. Но богословию не удалось внушить западному духу антипатии к идее о предсуществовании. Христианское учение, провозглашающее каждую душу чем-то вновь созданным из «Ничто» и входящим в каждое новорожденное тело, открыто не допускало веры в предсуществование, но здравый смысл народа понимал, что этому запрету противоречат данные наследственности. Народ открывал умственные способности и в животных, которых богословие считало простыми автоматами, движимыми каким-то непонятным механизмом — инстинктом. Теории инстинкта и интуиции, общепризнанные еще прошлым поколением, ныне кажутся нам отжившими. Все признавали непригодность этих теорий; но за них твердо держались, как за догмат, тормозящий науку и ограждающий от ереси.

Fidelity и Intimations of Immortality Вордсворта, пользовавшиеся непонятным и незаслуженным успехом, доказывают, как робко и незрело было западное понимание этих вопросов еще в начале прошлого века. Любовь собаки к своему хозяину действительно «превышает человеческое понимание», но по причинам, о которых автору и не снилось. И хотя в непосредственных детских чувствах кроются, конечно, гораздо более чудесные откровения, чем в Вордсвортовских определениях идеи бессмертия, но Джон Морли совершенно справедливо назвал бессмыслицей стансы Вордсворта на эту тему.

Чтобы довести до общего сознания рациональную идею о психической наследственности, о сущности инстинкта, о единстве жизни, надо было поколебать положение богословия.

Но как только была принята теория эволюции, рухнули ветхие формы мышления. Всюду зародились новые идеи, вытесняя старые отжившие догматы. И теперь пред нашими глазами развертывается общее интеллектуальное движение, до странности сродное восточной философии.

Поразительная быстрота и разносторонность научного прогресса за последние пятьдесят лет должны были вызвать непредвиденное умственное брожение даже в сферах научно необразованных. В современном философском учении стало уже общим местом, что высшие и сложнейшие организмы развились из низших, простейших; что субстанция всего живого мира имеет одну физическую основу; что нет демаркационной линии между миром животным и миром растительным; что нет разницы, по существу, между живой и мертвой природой, а только разница в степени; что материя столь же непостижима, как дух, ибо и то и другое лишь разновидные изменчивые проявления одной и той же реальности.

После учения о физической эволюции, которого даже богословие не могло отрицать, нетрудно было предсказать, что близко познание психической эволюции; ибо рухнула ветхая грань, стена старых догматов, не дававшая людям оглянуться назад. Кто занимается изучением научной психологии, для того идея предсуществования из теории уже превратилась в действительность; и оказалось, что буддийское объяснение мировой тайны не менее понятно, чем всякое другое.

Профессор Гёксли пишет: «Только очень опрометчивые мыслители не примут этого учения в силу его кажущейся бессмысленности. Корни учения о переселении душ, как и учения об эволюции, кроются в реальном мире и основаны на аргументах аналогий».

Это очень веская основа. Она оставляет сущность идеи предсуществования почти в той же форме, которую некогда возвестил Будда; но в ней нет и тени индивидуальной души; и мы не постигаем, каким образом душа проносится из тьмы к свету, от смерти к возрождению через мириады миллионов лет. По восточному учению, психическая личность, как и индивидуальное тело, нечто составное, необходимо подверженное распадению. Под психической личностью я подразумеваю то, что отличает одно духовное целое от другого, одно «я» от другого. То, что мы называем самостью, для буддизма есть временное сочетание иллюзий. Карма обусловливает это сочетание; Карма перевоплощается; Карма — сумма поступков и мыслей бесчисленных предсуществований. Каждое предсуществование, как синтез, может влиять на все остальные существования в общем духовном мире путем сложения и вычитания.

Карма, как магнитная сила, переходит из одной формы в другую, превращается из одного явления в другое, обусловливая данной комбинацией новую форму, новые свойства.

Согласно буддизму, последняя тайна концентрирующего и творящего действия Кармы непостижима; но связь воздействий буддизм приписывает Tanha, стремлению к жизни, тому, что Шопенгауэр называл волею в жизни.

В биологии Спенсера мы находим удивительную аналогию этой идее. Спенсер объясняет передачу свойства и их разновидностей теорией полярностей, полярностей физиологического единства. Между этой теорией и буддийским Tanha гораздо более сходства, чем разницы. Карма и наследственность, Tanha и полярность необъяснимы в своих конечных причинах. В этом согласны и буддизм, и наука, признающие тот же феномен, только под разными именами.

Чрезвычайная сложность методов, с помощью которых наука делает свои выводы, так удивительно совпадающие с древними представлениями далекого Востока, может возбудить в нас сомнение в том, чтобы Запад когда-либо вполне освоился с этими выводами.

Настоящее учение Будды воспринимается большинством верующих лишь посредством внешних форм; можно думать, что и плоды философских исканий широкими массами воспримутся лишь путем внушения фактов или, вернее, путем сопоставления общедоступных фактов.

История научного прогресса ручается за действительность такого метода: если методы высшей науки переходят границы умственного восприятия необразованных классов, то выводы этой науки все же могут всюду проникнуть. Величина и вес планет, расстояние между звездами и их составные части, значение тепла, света, цветов, звука и многие другие научные открытия знакомы множеству людей, не имеющих понятия о путях, которыми достигались эти знания. С другой стороны доказано, что каждый подъем научной мысли за последнее столетие вызывает значительные изменения в народной вере. Даже церкви, все, еще придерживающиеся идеи создания каждой индивидуальной души, уже приняли главное учение о физической эволюции; и в ближайшем будущем нечего опасаться ни религиозной косности, ни умственного движения вспять. Предстоят дальнейшие изменения в религиозных идеях, и можно ждать, что это движение пойдет быстро вперед. Каково будет это движение, конечно трудно предвидеть, но, судя по современным умственным тенденциям, мы вправе ждать, что учение о психической эволюции если и не сразу, все же будет принято всеми и всюду; таким образом, нет преград онтологическим спекуляциям, и, быть может, последовательное проведение идеи предсуществования вполне преобразует понимание Ego.

Можно рискнуть более основательное рассмотрение этих возможностей. Их не признают, быть может, лишь те, которые в науке видят не преобразовательницу, а разрушительницу. Но такие мыслители забывают, что религиозное чувство неизмеримо глубже догмата; оно переживает всех богов и все формы веры; интеллектуальный расцвет делает его еще глубже, проникновеннее, прочнее. Что религия, как доктрина, в конце концов исчезнет, к этому заключению нас приводит изучение эволюции. Но мы себе теперь представить не можем, чтобы религия как внутреннее чувство, даже как вера в таинственную силу, создающую и мозг, и созвездия, могла когда-либо совсем умереть. Наука борется только против ложного объяснения явлений, она прославляет только космическую тайну и доказывает, что все, даже самое малое, бесконечно чудесно и непостижимо.

Несомненное стремление науки углубить и