душе фрау Кёпп, одну дочь навек потерявшую, вторую – через пятнадцать месяцев чудом нашедшую. Она предложила дочери рассказать о пережитом бумаге…

Отрывки из дневника Габриэль Кёпп прозвучали в передаче «Радио Свободы» 19 мая 2010 года в радиопрограмме «Поверх барьеров с Дмитрием Волчеком» [50]:

«Не успела я перевести дух после того, как удалось избежать насилия в доме, куда меня затащили, – новый ужас прямо на пороге нашей кухни. Из соседней комнаты слышу грубые агрессивные голоса, говорят по-русски. Несколько женщин выбегают из этой комнаты на кухню. Мы с Рут пытаемся выскочить из дома, но натыкаемся на двух красноармейцев: один из них тут же хватает Рут и тащит в коридор. Перепуганная, замечаю на себе взгляд крупного немолодого русского. Я чувствую угрозу, исходящую от этого большого широкоплечего мужчины. Он неожиданно выхватывает у меня из рук мой драгоценный хлебный мешок. Я оказываюсь между окном и столом, русский – напротив меня. Он вываливает всё из моего мешка на стол и ничего не складывает обратно. Я, чтобы выиграть время, начинаю медленно собирать свои пожитки, но, конечно, не могу отвлечь его внимание. Он нетерпеливо даёт мне понять, чтобы я поторопилась. Хватает меня через стол и пытается вытащить из кухни. Я вырываюсь, и снова между нами стол. Тогда он приходит в бешенство, выхватывает пистолет и направляет мне в голову. Я обращаюсь к одной из женщин, которая знает русский, с просьбой перевести мои слова, но она не реагирует. В её глазах я вижу страх. Ясно, что все женщины до смерти перепуганы, и я понимаю, что на их помощь не могу рассчитывать. Никто мне не поможет, мои силы убывают, я больше не смогу сопротивляться. Русский побеждает в этой неравной борьбе, он притягивает меня к себе, снова вырывает мой мешок и кладёт на подоконник. После этого выталкивает меня в тёмный коридор. Куда он меня тащит? Я ничего не вижу – только чувствую под ногами ступеньки, ведущие наверх, на чердак. Там настолько низкая крыша, что даже я не могу полностью распрямиться – наверное, это была комнатка для новорождённого. Русский бросает меня на кровать. Я сопротивляюсь из последних сил, тогда он снова выхватывает пистолет и приставляет мне к виску. Мужество, с которым я несколько часов оказывала сопротивление всем нападавшим, покидает меня. Этот страх – страх, что меня застрелят, оказывается сильнее.

<…> Когда я, спотыкаясь, спустилась с чердака в дом, меня тут же схватил ещё один русский. Только после этого мне удалось вернуться в комнату, где находились беженки».

Фрагмент из воспоминаний Габриэль Кёпп о женщинах-переводчицах Красной армии. Ей казалось, что из женской солидарности они остановят насильников, их материнское чувство, даже подавленное войной, должно возмутиться и оградить детей от насилия. Но переводчица стала соучастницей преступления.

На второй день Габи прикрылась пальто и спряталась под столом среди нескольких мальчиков. Однако уловка её не спасла:

«Мы напряжённо вслушиваемся. Различаем по голосам двоих русских, что находятся в нашей комнате. Они ищут молодых женщин. Переводчица озвучивает всё ту же ложь, что две “панёнки” должны явиться к офицеру. Неужели они всерьёз думают, что кто-то из нас ещё верит их словам? Так как никто из женщин не готов идти добровольно, они угрожают всех нас расстрелять. Мы слышим в нашем укрытии, что Рут они уже готовы увести, но кого ещё, кто будет второй? Женщины дрожат от страха, что кого-то из них сейчас схватят. Я, не видя их, чувствую это, и мне кажется, что они ищут меня взглядами. Эвальд (пятнадцатилетний мальчик, с которым она пряталась под столом. – Прим. Р.Г.) укутывает меня ещё сильнее своим пальто и шепчет мне, чтобы я ни в коем случае не откликалась, пусть другие женщины идут, если они боятся, что их расстреляют. Но тут фрау В. произносит: “А где наша маленькая Габи?”

Она повторяет свой вопрос ещё раз и ещё раз. И в конце концов вытаскивает меня из-под стола. Я думаю с ненавистью: “Со мной, значит, вы можете так – я здесь одна, и некому за меня заступиться”. В этой ситуации и Эвальд ничем мне помочь не может. Если бы он попробовал, то солдаты, я уверена, сразу же без колебаний застрелили бы его.

То, что я 60 лет назад сочла подлостью, сегодня я назвала бы куда жёстче. Из холодного эгоизма эти женщины выдали 15-летнюю девочку на растерзание. Прекрасно понимая, что они делают. Эти двое русских не стали бы искать под столом: там лежали мальчики, и меня не было видно. Сейчас, когда я это пишу, во мне клокочет ненависть. Ненависть к тем женщинам, которые промолчали бы, если бы я была дочерью одной из них.

После того как двое налётчиков вынудили нас покинуть комнату, они вытолкали нас во двор. Было очень холодно, снег хрустел под ногами. Нас, подталкивая, повели по деревенской улице и затащили в какой-то дом. В нём темно, всё разгромлено. Почти все окна выбиты. В комнате один из русских зажигает свечку и ставит её на стол. Мерцающий свет выхватывает его немолодое лицо. На столе стоят рюмки, некоторые разбиты. Рут плачет, но слёзы не могут смягчить сердца красноармейцев. Они как будто не понимают нашего страха. Мне тоже очень страшно, но слёз у меня уже больше нет. Да они бы ничем не помогли. Пожилой русский тянет Рут на диван. Они разговаривают – Рут немного знает польский. Другой русский тащит меня в соседнюю комнату. Глубоко во мне кричит полный отчаяния голос: “Почему мне никто не помогает. Я не вынесу всего этого!”

<…> Когда нам с Рут удается покинуть жуткое место и мы мчимся к нашему дому, пухлая Рут рассказывает мне, тяжело переводя дыхание, что её на этот раз не тронули: ей удалось болтовней как-то отвлечь пожилого русского. Рут хотя и молода, но полновата, и ей тяжело бежать, так что мне приходится замедлять ход. Но и так нам удаётся добраться до дома, избежав встреч с другими мучителями. “Если бы мама знала”, – думаю я. Фрау В. пытается меня утешить. Среди всех женщин она со мной наиболее дружелюбна. Но мне не нужно её утешение, именно её утешение мне даже особенно не нужно. Это же она меня предала. И она своими словами не в силах изменить то, что уже произошло и чего могло не быть, если бы не её предательство. <…> Я валюсь с ног от усталости, чувствую себя раздавленной»[51].

Третий фрагмент из