воевавшим в Восточной Пруссии. Во фронтовом дневнике Аграненко, на который ссылается Бивор, написано о групповых изнасилованиях немецких женщин: по десять-двенадцать морских пехотинцев набрасывались на жертву, и напуганные немки, «доведенные до отчаянья», – слова Аграненко – сами предлагали себя морпехам, надеясь избежать убийства. Зачастую этим «месть» и заканчивалась. Легендарная морская пехота действительно внушала врагу ужас и страх!

Не оправдались надежды немецких женщин, что женщины-военнослужащие их защитят. Расчёт на женскую солидарность не состоялся. По воспоминаниям немок, они смеялись, наблюдая насилие, и не препятствовали. Капитан Аграненко был удивлён, когда 21-летняя девушка из его разведывательного подразделения сказала ему, одобряя массовые изнасилования: «Поведение наших солдат в отношении немцев, особенно немецких женщин, совершенно корректное».

Литературовед (германист) Лев Копелев, в 1941-м записавшийся добровольцем в Красную армию, благодаря знанию немецкого языка служил пропагандистом и переводчиком в группе войск, вошедших в Восточную Пруссию. Когда одна из его помощниц в политотделе грубо пошутила по поводу изнасилования немок, он не выдержал и дал ей резкую отповедь. Вот тогда СМЕРШ спохватился! Копелева арестовали и приговорили к 10 годам тюремного заключения за пропаганду «буржуазного гуманизма» и «сочувствие к противнику». В «шарашке» Копелев познакомился с Солженицыным, он стал прототипом Рубина в романе Солженицына «В круге первом».

Копелев вспоминал, как в Алленштейне он услышал пронзительный женский крик и увидел, как испуганная молодая девушка, крича: «Я полька! Святая Мария, я полька!» – убегала от двух пьяных советских танкистов. Несчастная думала, что это остановит пьяных солдат, не догадываясь, что национальность для насильников не имела значения – им нужна женщина, любая женщина, какая на глаза попадётся, как в известной песне Владимира Высоцкого: «Она ж хрипит, она же грязная, / И глаз подбит, и ноги разные, / Всегда одета, как уборщица… / – Плевать на это – очень хочется!»

В том, что касалось грабежей и насилия, даже в тылу армия оставалась неуправляемой. Советский комендант города Лауенбург жаловался Аграненко, что он бессилен остановить насилие на улицах города хотя бы той причине, что руководит насилием офицерский корпус. Аграненко записал в дневнике, как один из офицеров-кавалеристов пояснил ему необходимость насилия: немецкие женщины «слишком гордые», и их нужно «оседлать». Надо понимать его слова так: приставить пистолет к виску, всадить шпоры в бок, а затем засадить по самые небьющиеся тестикулы…

* * *

Какое войско представляла собой вошедшая в Германию Красная армия? Вычитавшие из дневника Марты Хиггенс только то, как она достигла оргазма, и гордящиеся мужской доблестью безымянных майоров-насильников, будут разочарованы.

Первыми друзьями мародёров стали моторы и лошадиные силы. Много ли пехотинец унесёт в вещевом мешке? Часы, портсигар, зажигалку… Танкисты привязывали награбленное имущество к броне танков, кавалеристы прикрепляли мешки с трофеями к сёдлам, водители штабных машин забивали трофеями «джипы», «доджи» и «студебекеры». Грузовые машины для подвоза боеприпасов к передовым частям наполовину были загружены трофейным имуществом; тыловые повозки, использовавшие конную тягу, заполнены были ценностями, которые из-за габаритов или недостатка времени передовые части не могли унести. Антагонизм между передовыми и тыловыми подразделениями привёл к тому, что фронтовики, не желая оставлять ценности для «тыловых и штабных крыс», варварски всё уничтожали, резали картины и гобелены, разбивали антикварную мебель и поджигали богатые дома.

«Тылы» возмутились, когда появился приказ прекратить уничтожать и экспроприировать ценности, которые пойдут на пользу социалистическому отечеству.

Берлин, май 1945-го. Уличная сцена ограбления на глазах прохожих

В чем, однако, было полное единодушие передовых и тыловых подразделений – отношение к женщинам. Немецкие женщины для социалистического отечества ценности не представляли, и этот военный трофей, как и водку, позволялось использовать безо всяких ограничений, «пока лошадь не сдохнет».

Мародёрствующая армия вывозила всё, что в состоянии была увезти. Разграбление Германии (помимо государственного, санкционированного Сталиным и узаконенного репарациями) происходило в таких масштабах, что остановить увлёкшийся обогащением генералитет могло только «трофейное дело»[61], открытое прокуратурой в 1946 году по личному указанию Сталина. Всё, что солдат мог унести, помещалось в вещмешке или отправлялось посылками (принимались отправления весом до пяти килограммов, и отсылалось всё, вплоть до электролампочек и оконных рам), генералы и высшие офицеры – размах иной, грабили эшелонами и машинами. Офицерам разрешалось отсылать домой десятикилограммовые посылки – фактически это стало полуофициальным одобрением грабежей. В советских квартирах появились антикварные вещи, вывезенные из Германии (хозяева с гордостью их называли «трофейными»). К их владельцам относились уважительно. Ветераны войны, у которых при Сталине отобрали ежемесячные выплаты за орден или медаль, в эпоху полковника Брежнева, раздувшего себя до погон маршала, стали заслуженными людьми. Денежные выплаты им не вернули, зато к две тысячи энному году обещали квартиру.

* * *

Из пятой главы. Наступление к Одеру

Бивор приводит отрывки из фронтовых дневников писателя Василия Гроссмана, в которых рассказывается об ограблении города Шверин (Schwerin) (ныне административный центр федеральной земли Мекленбург – Передняя Померания). Город, основанный в XI веке, в XVI столетии назывался «Северная Флоренция».

Красная армия вошла в Шверин 2 мая. 1 июня город перешёл под контроль британской армии, а ещё через месяц, 1 июля, согласно договорённостям о разграничении оккупационных зон, многострадальный Шверин оказался в советской зоне оккупации. Позже он вошёл в состав Германской Демократической Республики (ГДР).

Надолго запомнил Шверин май 1945-го.

Из дневника Гроссмана: «Город был в огне, но грабежи продолжались… Из окна горящей квартиры выпрыгнула женщина… Пожары продолжались всю ночь… К коменданту города пришла женщина, одетая в траур, и молодая девушка. Лицо, шея, руки девушки были покрыты синяками. Слабым голосом женщина рассказала, что эту девушку изнасиловал солдат из штабной роты связи. Тот солдат также присутствовал здесь. У него было толстое красное лицо и заспанные глаза. Комендант города вёл допрос всех троих присутствовавших»[62].

Ужас видел Гроссман в глазах германских женщин и девушек. В другом месте Гроссман написал, как некий немец, немного знающий русский язык, пожаловался ему, что в этот день его жену по очереди изнасиловали десять солдат.

Ещё одна дневниковая запись о страданиях молодой немецкой матери, которую беспрерывно насиловали в сарае на ферме. Её родственники умоляли солдат оставить её в покое, поскольку ей пора кормить грудью ребёнка и он постоянно плачет. Но какой ребёнок остановит солдат, когда у детородного органа кипит «ярость благородная»!

Как будто не существовало воинских штабов и офицеров – ответственных за дисциплину, куда-то исчезли политработники, ответственные за моральный облик, попрятались коммунисты – «честь и совесть эпохи», и куда-то подевался СМЕРШ – абсолютно всё контролирующий. Пьяная армия как будто сама себе